25 лет назад Рустам Курбатов, историк по образованию, проработавший в школе семь лет, создал одну из первых частных школ в России. Поклонник гуманистической педагогики Френе, блогер и экспериментатор, автор книг «Школа в стиле экшн», «Самый ненужный предмет», «Школа, где дети могут ходить на уроках» и «Попытка другой школы» своим опытом доказывает, что «не бывает ленивых учеников — бывают скучные школы ». За это время Лицей «Ковчег XXI» выпустил не одно поколение учеников. Его выпускники отличаются от выпускников других школ — они умеют мыслить самостоятельно и действительно знают, кем хотят стать. Мы поговорили с Рустамом о том, какой должна быть современная школа.

— Недавно на «Эхо Москвы» вы говорили, что современной школе ни обновления, ни реформы, ни эволюция не помогут, нужно очень принципиальное изменение.

— Конечно, нужна другая школа. Но и в Беларуси ее тоже не будет, это понятно. Тем не менее надо готовить какую-то почву для изменений. Всегда есть надежда. Поэтому мы и делаем те вещи, которые мы делаем. Вот, к примеру, у нашего лицея есть 4 официальные школы-партнера. Кроме этого, я веду блог, вебинары, рассказываю обо всем, но это школам абсолютно не нужно. Хотя то, о чем я говорю, применимо для государственных школ.

— А почему это школам не нужно?

— Школам не нужно, потому что в России, как и в Беларуси, от учителей этого не требуют. С учителя требуют документацию и показатели. А хорошая школа, где детям будет интересно и где они будут головой думать, — такая задача перед учителем не стоит. Но людей-то готовить можно, просто рассказывать об опыте, я бы сказал, свободной школы.

— Вы писали в одной из своих книг, что, когда объясняли учителям, что основная задача школы — учить думать, они порой реагировали так: «Дайте нам их хотя бы просто научить».

— Это, конечно, сарказм. Консерваторы есть везде. К счастью, в Лицее таких почти нет. Понимаете, школа всегда была заточена на прочные знания. Но прочные знания всегда закрыты, без вопросов, когда от зубов отскакивает. И вся система выстроена на этом, для учителей это главная ценность. У нас такого в школе нет, но когда обычному учителю говоришь: «Надо еще научить думать», — а он: «А откуда время-то, нам бы еще просто научить наших троечников; не забывайте, у нас же там экзамен, нам вот это надо успеть!», это проблема.

— И что вы с ней делаете?

— А что здесь можно делать? Ведь ясно, и в России, и в Беларуси школа дико средневековая. Она как институт вообще умрет, она не нужна такая. В эпоху гаджетов и компьютеров ребенок получает информацию не из школы, это иллюзия, что он здесь чему-то учится. Есть1000 вариантов, где получить эту информацию, прочные знания. А задача школы — ставить под вопрос все эти знания, учить самостоятельности, критичности. Этому гаджеты не научат. И это новые место и роль школы.

— Много в последнее время говорят о развитии предпринимательского мышления. В Штатах, к примеру, с 1 класса этому учат — проекты дети делают: бизнес-планы составляют, инвестиции привлекают, прибыль считают…

— Ну не знаю, может быть. Не спорю с этим. В этом плане я более консервативен. Я считаю, что школа должна фундаментальным вещам учить, которые и в такой практической области, как бизнес, к примеру, всегда будут применимы.

— То есть важна культура, а потом уже конкретные знания-навыки?

— А кто реально делает бизнес? Это или математики с физиками, или философы. Нужна некая фундаментальность, а газировку ты всегда сделаешь. Другое дело, что советская школа была отлучена от всего этого, и сейчас хочется чего-то конкретного. Но я, если честно, опасаюсь прагматичной школы, которая построена по англосаксонской модели. Школа должна формировать мировоззрение. Сейчас вопросы более серьезные перед человеком стоят. Я бы сказал, философия — главный предмет сейчас. А потом уже можно и бизнесом заниматься.

— Но вопрос о применимости знаний. Если дети мыслят самостоятельно и критично, умеют принимать решения, самое время встречаться с действительностью. Знакомите их с реальными бизнесменами, культурологами, какими-то узкими специалистами?

— Да. Раз в неделю приезжают лекторы, музыканты, журналисты. Из последнего: про биткоины рассказывали, Византию, историю кирпича, астрономию. В этом смысле школа должна быть открыта миру.

«Уход человека из коллектива для меня был бы личной трагедией»

— Текучесть кадров у вас большая?

— Только в декрет уходят. Я хочу иначе вопрос поставить: где найти учителей? Это действительно трудно. Потому что те люди, которые работают долго в школе, умеют работать с людьми, но они долго оставались в системе. А те, кто как бы горит, детей не видели, не знают и боятся их. Или дети их боятся, что еще хуже. Уход почти каждого из коллектива в 110 человек был бы для меня личной трагедией. Потому что это уникальные люди, которые создают лицо школы, стали уже частью всего этого. И если сейчас приходят новые, то уже не из школ. Из реальных профессий. Кто-то немножко наукой занимался, кто-то писатель, наш физик — действительно физик. А историю ведет девушка, которая сама когда-то училась в лицее «Ковчег».

— Те люди, которые когда-то к вам пришли, тоже хотят развиваться дальше. Как происходит это развитие?

— В школе, которая работает в стабильном режиме, есть один педсовет в четверти. У нас раз в неделю собрание учителей. У меня собраний 5−6, потому что это разные группы. Важно, что все проговариваем и обсуждаем вместе. Мне французский опыт очень нравится, в частности педагогика Френе. Как они говорят, есть всего два вопроса на этих встречах: что идет и что не идет. Это нормальный, демократический способ жизни. Вот в системе: я прихожу на совещание директоров школ. Там же директора ничего не говорят, они все записывают, записывают. А потом они приходят к учителям и диктуют… Все то же самое. А если мы хотим другую школу, то она должна по-другому функционировать, а не просто принципы провозглашать. Должна быть какая-то другая информационная структура и культура. Задачи должны быть очень понятными. Не просто — мы хотим сделать что-то красивое, хорошее. А конкретно: мы хотим, чтобы каждый день ученик средней школы один час занимался самоподготовкой, сидел в компьютерном классе и занимался хорошими делами. Кстати, есть такая задача.

— А откуда эта задача пришла?

— Оно же все крутится, вертится в воздухе. Нужны люди, которые чего-то хотят. Когда Билла Гейтса спросили: «Как вы мотивируете людей?», — он ответил: «Я их никак не мотивирую, я беру на работу мотивированных».

— Вы много экспериментируете, ваши проекты уже включены в стандартную российскую программу школьного образования. Вы стали называть их Интересными Делами. Чем ваш подход к проектам отличается от общепринятого?

— Первое. Это очень короткая работа. Это не работа на полгода или на год. Я не верю в работу на год и в то, что детям это так долго может быть интересно. У нас это 8 уроков (обычно это одна тема) — не больше. То есть это работа, которая укладывается в две недели или в месяц.

Второе. Это работа не после уроков, а вместо уроков.

Третье. Это не работа по государственной программе. Это не проекты по выдумке учителя. По возможности, это все-таки те темы, которые более-менее интересны детям, которые возникают где-то на стыке детского и взрослого интереса.

Четвертое. В наших проектах основная работа — в командах. Та работа, которая наиболее органична для учеников. То есть класс весь работает над одним общим проектом или делится на несколько команд.

Пятое. Эти проекты абсолютно не похожи на уроки или занятия. Часто мы смотрим фильм, работаем в читальном зале или библиотеке или работаем с компьютерами.

Шестое. Каждый проект завершается тем, что мы выходим в какой-то класс, как правило, в младший, и рассказываем об этом. Даже это говорит о том, что наши проекты более органичны, более интересны для детей.

— Какие проекты сейчас интересны детям?

— Мы уже пережили тот период, когда пытались прийти к детям и просто спросить: «Что вам интересно?». Я не говорю, что вся программа должна отталкиваться исключительно от детского интереса. Вся наша работа — это некое силовое поле, где с одной стороны есть ребенок, с другой стороны — взрослый. И задача взрослого — предугадать, парусом ветер поймать, что идет от ребенка, что ему интересно. И далее направить этот ветер. Вот последние темы, которые мы делали. Читали мы с ними «Утопию» Томаса Мора. Вот есть проблема: что такое свободное общество? что такое индивидуальная свобода? почему Томас Мор писал, что физический труд необходим для всех? То есть с одной стороны — это текст культуры, с другой — представление ребенка о каких-то определенных вещах и явлениях.

Или вот мы читали Франсуа Рабле в 7 классе, месяц назад, о школе. Какая должна быть школа? Возможно ли школе быть абсолютно свободной, где игра превращается в учебу незаметно? С одной стороны, мы опять видим текст культуры, 500 лет назад написанный. А с другой стороны, есть вот этот конкретный шкет, со своими глупыми идиотскими вопросами: «нет, так невозможно», «так учеба никуда не пойдет». И вот на стыке возникает эта искра.

— За столько лет работы вы видите, как дети меняются — их отношения, их вопросы, их интересы?

— Меняются, по-разному меняются. Сложный вопрос. Когда мы начинали, брали детей из строгих казарменных армейских государственных школ, они были хорошо вышколены, и наша задача была их раскрепощать. Сейчас очень разные дети. Сейчас и в государственных школах нет строгой дисциплины, все разболтано. С другой стороны, приходят и из негосударственных школ — вообще недисциплинированные. Поэтому иногда бывают дети… достаточно разболтанные. То есть сейчас у нас нет задачи как раскрепостить, порой уже и наоборот — мобилизовать.

— А с гаджетами как обстоят дела? Они же сейчас совершенно в другом мире живут.

— Вот здесь задача школы как раз «выбить», стать круче, чем компьютер. По большому счету, весь этот уход в виртуальный мир — именно от пустоты школьности. От того, что в школе нет какого-то чувства реальности, что мы что-то делаем, что имеет смысл. Поэтому школа должна сильно меняться. Отсюда все наши попытки сделать школу более азартной.

— Более интересной?

— Да. Например, те же проекты, о которых мы говорили. Вот закончились 8 уроков одной темы — раз, и фильм снимаем — по мотивам ли, или по написанному учениками собственному сценарию. У детей появляется адреналин, он должен быть в школе. Если школа скучная, нудная, однообразная, то выход будет в гаджетах. Мы стараемся, но я не говорю, что вышибаем полностью. Все равно гаджеты местами круче. Но наша задача — сделать школу круче. Отчасти это получается.

«Ребенок должен сам понимать, чего хочет»

— Сейчас довольно остро стоит вопрос с профориентацией: нужны ли гимназии, с какого периода нужна профилизация и т.д. Как вы думаете, дети вообще могут сами понять, что им интересно и что у них хорошо получается? Нужно ли создавать специализации или важнее широкое образование?

— Идея специализации стала очень устойчивым трендом. Весь мир сошел с ума со специализацией. И учителя, и родители, и дети, и государство — все говорят о специализации. И это в общем-то понятно, потому что специализация — вроде как свобода. Это вроде как элемент выбора. А куда ж против свободы, какие тут аргументы? Для детей специализация — это возможность не делать какую-то нудную работу, то, что не сдаешь на госэкзамене, например. Для родителей — это некое вдохновение, когда они видят, что дети сами чем-то занимаются. Для учителей это тоже возможность некой сегрегации — отобрать тех, которые хотят, с ними же проще. Для государства здесь, в России, это была реформа, чтобы разнообразить школы. И вот появились гуманитарные классы, математические и так далее. Неизбежная сторона такой специализации — это класс для дураков. Второй момент — сама по себе специализация — это пустота, она ничего не значит, это большая видимость. Я приведу пример, как в некоторых странах Средней Азии до сих пор 16−18-летних юношей и девушек родители насильно выдают замуж/женят, не спрашивая их мнения. Вот здесь почти то же самое. Четырнадцатилетнего родитель не сильно спрашивает, он фактически определяет его судьбу, отдавая его в специализированный класс. То есть свобода выбора оказывается видимостью.

— Так это выбор родителей.

— Это выбор родителей, потому что ребенок в 14−15 лет не может сильно… то есть он может, но не будет сильно спорить с родителями. Потому что выбор родителей прагматичен. Это не выбор в пользу добра и истины. Это выбор в пользу банка или юриспруденции. И здесь дети с этим не спорят. Это некая иллюзия свободы. Специализация хороша, но для специализации необходимы тысяча обсуждений, что мы делаем, какие смыслы в этом есть. То есть ребенок должен уметь думать — сам, понимать, чего хочет и зачем.

— А у вас как-то это реализуется?

— У нас это реализуется мягким образом. У нас нет специализированных классов, но у нас есть система стратов или уровневых групп, которая существует 4 года. В начале были кровопролитные бои: дети дверью хлопали и кричали «дайте нам доучиться», «оставьте нас в покое», «кончайте экспериментировать». Сейчас считают, что это пункт № 1 по популярности, 100%-ный рейтинг. Мысль заключается в следующем: есть класс 30 человек, но его как бы и нет, потому что по пяти разным направлениям класс делится на разные уровни — левелы (с английского level — уровень. — Прим. TUT.BY). По математике делятся так, по русскому иначе, по английскому снова по-другому, и так далее — по истории, по физике, по химии…

— То есть ребенок не в целом закрепляется как середнячок или лучший в классе, а по каждому предмету он может быть на разных уровнях.

— Да. По каждому предмету он или в 1, или во 2 левеле. Идея очень популярная среди детей. И это действительно бодрит, снимает общее напряжение, что надо по всем предметам соответствовать. Кстати, идея очень простая для реализации в разных школах: это не особо усложняет расписание, не нужно создавать специализированные гуманитарные или математические классы. На мой взгляд, это не революционная вещь, ничего нового тут нет, но это оправданно. Это очень здорово работает.

«Надо просто дать им возможность говорить»

— Если бы вы сейчас начинали все с начала, сделали бы что-то по-другому, что-то изменили бы?

— Да. Во-первых, я бы не пререкался со школьными консервативными людьми, я бы не вступал в дискуссию… Я бы просто их не брал на работу. Их переучить невозможно. Во-вторых, я считаю, что все-таки много лет ушло у нас на левый галс, когда все-таки думалось, что в школе дети могут делать, что они хотят в чистом виде. Я не знаю, можно ли мне было избежать этого. Потому что без этого, наверное, был бы путь обычный, дескать, вот, ребята, есть программы, давайте делать. С этим многолетним галсом тоже много дров наломали мы. Была попытка, что дети приходят в класс, где всегда много книг или есть компьютеры с разными программами, каждый выбирает себе тему для работы — а они сидят и в монополию играют, и так часами, а я сижу и жду. Это, конечно, была ошибка. Это была попытка реанимации детей, вроде как откачать от той школы, где все идет запрограммированно, жестко, без их интереса, но, наверное, это было неправильно. Я считаю, что очень много сил на это ушло.

— О чем вы мечтали в детстве?

— Я не мечтал совершенно… Отличником в школе был, мог бы более респектабельной работой заниматься.

— Тогда почему школа?

— Не знаю, потому что на историческом факультете заметил (это были 90-е годы), что в школе обманывают детей. И захотелось изменить школу. Школа — это место лишения свободы. Хотелось сделать другую школу. И я считаю, что отчасти удалось изменить школу.

— Дайте совет, что можно сделать простому учителю в этом направлении?

— Есть некоторые вещи, которые можно делать при любой системе, после чего класс будет другим. Как сделать революцию за 40 минут? Начать с работы в группах. В классе 30 человек. К доске не вызывать, потому что это неприлично, с места не спрашивать, потому что это бестолково. Задавая любой вопрос, говорим: «Сперва обсудите с соседом». 3 минуты. Любой вопрос, кроме вопроса: «Где тут находится тряпка меловая?». Все, что хотите. Хотите сложный вопрос, хотите дату Куликовской битвы. Надо начинать с чего-то простого. Просто можно рассказать, прочитал — ответь на вопросы. Вот тебе весь текст, если даже не хочешь пересказывать, вот тебе вопросы к этому тексту. Пусть и по учебнику. Но ты рассказываешь не учителю, а соседу. Мы добиваемся того, что в течение 10 минут говорят все 30 человек. Чтобы не говорили ерунды, учитель ходит, слушает, а потом к доске — контрольный вызов делает. Сразу меняется класс. Почему? Потому что особенно мальчишки не могут сидеть просто так — это хуже армии. Надо просто дать им возможность говорить. И все — они уже скажут спасибо на выходе учителю.

— Рустам, а для чего это все вам? Что вам это все дает?

— Как для чего? А для чего артистам театр? Школа — это как наркотик, эндорфин, который питает мозг. Как артист на сцене, это во-первых. А во-вторых, после школы вообще нигде нельзя работать уже. Это не в депрессивном плане, потому что школа человека выжимает и истощает. А в плане позитивном. Дети говорят, что думают, — а поди попробуй на какую-то работу устройся, если привык, что люди говорят то, что думают.

Древнегреческий философ Диоген ходил по Афинам средь бела дня с фонарем и искал человека. Рустам Курбатов, учитель истории и директор частной школы «Ковчег-XXI», ходит по подмосковному Красногорску и тоже ищет человека, точнее, детей — чтобы учить их русскому языку.

Вы спросите, какой же ребенок в Красногорске не говорит по-русски? Они есть – совсем маленькие и ребята-подростки, чьи родители приехали в Россию на заработки из Киргизии, Узбекистана и Таджикистана.

«Они перезаразят нас всех гепатитом, туберкулезом и еще черт знает чем!». Когда Рустам Курбатов впервые поделился идеей открыть в лицее бесплатный факультатив русского языка для приезжих детей, ему пришлось выслушать и не такое.

Строить мосты, а не стены

Эти дети или совсем не ходят в школу – им отказывают в праве на образование под предлогом незнания языка — или ходят, но мало что понимают на уроках. Естественно, они тормозят класс, вызывают недовольство учителей и родителей.

Внятного решения на уровне государства – например, системы бесплатных факультативов для детей, как это принято в Европе, – у нас пока нет, вся тяжесть проблемы ложится на плечи обычных учителей.

Рустам Курбатов решил действовать самостоятельно — и придумал проект «Перелетные дети ». Это уникальная образовательная программа для детей мигрантов: факультатив для младших школьников, которые еще плохо говорят по-русски, и отдельный класс для ребят постарше, 11-15 лет, кто совсем не посещает школу – им приходится тяжелее всего. Плюс курсы русского языка для взрослых.

Спустя год проект уже показал результат – маленькие дети, подростки и взрослые осваивают не самый простой русский язык в среднем за два месяца, а опыт «Перелетных детей» начинают понемногу перенимать муниципальные школы.

Знания русского детям передают не только профессиональные педагоги. В первую очередь с ними занимаются такие же ребята — волонтеры из числа учеников старших классов лицея «Ковчег». Директор очень рад этому обстоятельству.

«Наши подростки, которые сейчас общаются с таджикскими, киргизскими, узбекскими мальчиками и девочками, выработают устойчивость к вирусу ксенофобии, — говорит Рустам Курбатов. — И для приехавших детей Россия и наша культура тоже не будут чужими, с ними навсегда останутся хорошие воспоминания».

Бабушка Венера

В подмосковной Павшинской пойме живет много семей мигрантов. Именно там учителя «Ковчега» расклеили объявления о бесплатных курсах русского языка – в супермаркетах, поликлиниках, лифтах; заглядывали на рынки, в общежития и торговые центры. Думали, что в школу хлынет поток детей, но – никто не откликнулся.

Тогда они стали ходить по бульварам и паркам – заговаривать с мамами, гуляющими с малышами, рассказывать о курсах. В ответ — вежливое «спасибо» и опять тишина. Установить контакт помогла киргизская бабушка Венера и мама-педагог – Гульбарчын Джанбаева.

«Этих женщин послушались, и к нам стали приводить детей – в конце концов собралась группа из 15 человек», — говорит Рустам Курбатов.

Поначалу родители, совсем как педагоги из лицея, были полны подозрений: «Что там будут делать с нашими детьми?». Однажды даже приехали в школу целой делегацией – убедиться, что все в порядке.

Разбор новых слов на уроке. Среди них — смешное слово «блюдце». Никто из детей не знает, что это такое, но стараются угадать, высказывают разные предположения. Один малыш прямо-таки страдает, хватается руками за голову, пытается вспомнить или сделать что-нибудь с этим словом.

— Сейчас, сейчас! — кричит он.

— А вы, вы знаете, что такое «блюдце»? — вдруг резко поворачивается он к волонтёрам.

Те поспешно кивают.

Вздох разочарования…

«Дети не избалованны, очень открыты и отзывчивы, у них невероятная жажда знаний и страстное желание учиться», — так говорят преподаватели о своих учениках-мигрантах.

Девочки в маленьком классе, на 11 человек, — его собрали в «Ковчеге» из тех ребят, кто по разным причинам совсем не ходил в школу, — мечтают в будущем стать медсестрами, ждут, когда начнут изучать химию и биологию. Мальчики – окончить курсы автомехаников, бухгалтерского учета. Любимый предмет у всех – русский язык.

Смысл программы «Перелетные дети» не просто в том, чтобы выучить русский – важно познакомить детей с русской культурой, помочь завести друзей. Интеграция в общество идет в игровой форме – занятия русским и английским языком чередуются со спортом, театральными постановками, походами, экскурсиями.

«В «Фейсбуке» на День Победы меня поздравили четыре человека, три узбека и один таджик, — вспоминает Курбатов. – Для них это до сих пор наш общий праздник, они помнят советские фильмы и поют наши песни. Это люди, которых вырастили здесь, на этой земле. Они не хотели выхода из Советского Союза. И обижаются на слово «мигранты». Они ощущают себя с нами в СНГ согражданами, даже молодые».

У Рустама Курбатова много новых учеников и много историй. Наблюдая, как тяжело им приходится — работа по 12 часов без выходных, жизнь в тесных вагончиках без всяких удобств, крошечная зарплата, большую часть которой отправляют семье на родину — он старается помочь. Кому-то — с подработкой, кому-то, как недавно мальчику Сулайману, собирает деньги на лечение или необходимую операцию.

Рустам Курбатов, основатель проекта «Перелетные дети». Фото: facebook.com/rustam.kurbatov

Два брата, Хусейн и Хасан, приехали из таджикского города Куляб на заработки – на родине у них остались многодетные семьи. С ними Рустам Курбатов занимается русским языком в усадьбе Юсупова в Архангельском – неподалеку от того места, где стоят вагончики рабочих-мигрантов.

«Вот найдите мне русского сорокапятилетнего мужчину, который работает по 12 часов в сутки, а потом еще идет учить иностранный язык, – говорит Курбатов. – Грамматика у нас не пошла, поэтому мы стали с ними смотреть «Бриллиантовую руку» и учить язык по фразам из сценария. Сколько же это вызвало восторга!».

О ксенофобии и расизме надо говорить

И нужно ей для этого не так много – ориентация на живое знание, опора на детский интерес и отказ от традиционного представления об уроке

Школа – единственная партия, которую никто не поддерживает. Ею никто не доволен. Ни ученики, ни учителя, ни родители, ни чиновники… Как же тогда существует эта система без какой-либо поддержки?
Загадка со стажем. Но бывают моменты, когда количество переходит в качество и становится очевидно, что школа может стать другой. Появляется возможность прорыва.
Рустам Курбатов, директор школы «Ковчег-XXI», видит три направления, три вектора этого прорыва.

Живое знание

Первый вектор действительных изменений школы – стремление к живому знанию.
Кого мы всегда называли образованным человеком? Того, кто прочитал много книг, помнит много историй, быстро считает в уме? Того, кто успешно отгадывает кроссворды и отвечает на вопросы брэйн-ринга? Вы улыбаетесь, а школа по-прежнему стремится именно к такому идеалу образованности. Но не ругайте школу – она выполняет заказ культуры, которая называется Культурой Просвещения, полагающей, что знать всё про всё – в этом и есть смысл, в этом истина. Отсюда и главные тревоги школьного учителя: «Ты все понял, что я объяснял? Ты все запомнил?»
Из такой школы в самом деле вышли и гениальные ученые, и известные артисты, и просто хорошо образованные люди.
Что же вызывает сомнение? Школа выдавала «готовое знание» – выводы, формулировки, чужие мысли. С годами эти знания становились «системой взглядов», «убеждениями». Человек думал, что он думает. Если мысль протискивалась через решетку «убеждений» – он кивал головой в знак согласия. Если калибр не соответствовал – спорил и раздражался.
То, что взрослые люди сегодня трудно понимают друг друга, плод традиционного образования. Понимание ведь на самом деле не поиск «общих позиций», а расширение своей собственной. Не вталкивание чужих мыслей в решетку сознания, а способность изменить саму матрицу. Именно это свойство хочется воспитывать в детях. Понимание соседа по парте, родителей, человека другой эпохи, другой веры. Понимание музыки, живописи, литературы...
Понимание Другого, гибкость, восприимчивость – настоящие цели образования. Конечно, много знать и всегда быть уверенным в своей правоте спокойнее и легче. И все же приходится признать, что образованный человек не тот, кто знает правильные ответы, а тот, кто умеет задавать вопросы, искать, удивляться – и так всю жизнь.

А как же тестирование?

Конечно, если смириться с тем, что тест – единственная форма проверки ученика и педагога, все наши разговоры впустую. При этом вся современная казарменная школа ориентирована на тест.
В каком-то смысле тест лучше вздорного и обманного сочинения или устного рассказа по истории. Он объективен. Но всем понятно, что тест – это не знания, не умения, не творчество. В качестве дополнения к школе «теста» надо бы провозгласить школу «текста». «Тест» и «текст» – очень похожие слова, которые отличаются одной буквой, но обладают диаметрально противоположными значениями.
Текст! Вот чем заканчивается настоящее знание, текст по любому предмету. Текст в прямом смысле как выражение собственной мысли. Вместо умения спрягать и склонять – умение написать несколько строчек. Вместо заполнения галочек в клеточках – умение решить сложную задачу. Текст – лозунг другой, неказарменной школы.
К сожалению, творческий продукт, как бы банально ни выглядел термин, объективно померить нельзя. Оставим для объективности тест. Но с двумя оговорками: пусть тест будет не единственной формой оценки качества образования и пусть он проверяет только конечный результат. И при этом никто не будет влезать в тематическое планирование, в учебники, программы.
Школа пишет несколько строк своих педагогических намерений. В конце, также в объеме нескольких строк, отчитывается.
Контроль нужен. Но пускай это будет контроль результата, а не процесса, контроль на выходе, а не ежедневная, еже­урочная проверка нашей работы. Мы уже взрослые. Нам не нужно мелочной опеки.

Зона ответственности учителя

Переход от «прочного» знания к знанию «живому» – это дело действительно непростое и небыстрое Что же делать учителю сегодня? Создавать на уроках ситуацию неопределенности, недосказанности, брожения. Давать возможность детям читать, наблюдать, обсуждать, делиться мнениями. Провоцировать вопросы детей, принимать их непонимание. Слова «странно», «удивительно» – самые желанные на каждом уроке. Они дают возможность спорить. Из этого многоголосья и этой неопределенности учитель и выстраивает понимание, определенность.
Легко сказать, но трудно сделать. Иногда невозможно выстроить на уроке сколько-нибудь целостную систему, не удается добиться от ребенка «правильных» слов. Но ситуация размышления ценнее правильного решения.
К сожалению, у самого ребенка часто нет никаких вопросов. Они возникают в результате контакта учителя и ученика. Учитель, только он может высечь искру непонимания. Лучшая форма ведения урока – беседа учителя с ребенком. Живое знание рождается на каждом уроке – иначе все та же схоластика, средневековая школа, XIII век.

Парус свободы

Второй вектор изменений в школе – Свобода, или, скажем аккуратнее, интерес ребенка. Содержание образования должно строиться от интересов ребенка, от его жизненного опыта. Но без крайностей. Далеко не всегда нужно спрашивать детей, что им интересно сейчас. Умный педагог и так видит настоящий интерес ребенка и отвечает на него.
В то же время современные программы, признаемся, никак не учитывают возрастных интересов ребенка, его желаний, потребностей.
Это проблема любой жестко утвержденной программы. Достаточно сформулировать общее направление, задать принципы, оставив «пространство для ребенка». Чтобы педагог мог спрашивать и видеть, нужна ли, интересна ли ученику та или иная тема, деятельность. Между «нужно» и «интересно» поставим знак равенства.
Для реализации этого требования мало учительской инициативы. Необходимо управленческое (хотя бы на уровне завуча) решение: проверять только результат, а не процесс. Не вмешиваться в то, что происходит на уроке. Тогда учитель впустит туда столько интереса и столько детской воли, сколько сумеет. И конечно, именно «управленцы» должны минимизировать обязательный минимум, оставив педагогу и ученикам право выбирать наиболее интересные и полезные им формы и темы.

Самостоятельность ребенка

Третий вектор возможного «прорыва» – Самостоятельность. Вместо традиционного урока разнообразные ситуации взаимодействия: групповая работа, игровые формы. Учитель не единственный источник знания. Оно – знание – свободно циркулирует по классу в разных направлениях. Кто-то в одиночку работает с разными источниками информации, с книгами, фильмами, картинами, документами, а кто-то, уже сделав работу сам, помогает соседям. Самостоятельность не в следовании сиюминутным желаниям, а в том, что ребенок на уроке активен. Большую часть работы он делает сам, а не смотрит со стороны, как это делают другие.

Кто оценит качество образования?

Живое знание, свобода и самостоятельность – это не только три вектора развития школы, но и важнейшие критерии внешней оценки ее деятельности, показатель ее развития. Если невозможно оценить школу ни по одному из вышеперечисленных направлений, то никакие проектные методы или новейшие технологии нельзя считать содержательными.
Кто оценит живость знания или самостоятельность ребенка? Сам педагог. Но главные эксперты – родители. Они в первую очередь заказчики образования. Правда, их надо воспитывать. И это тоже часть работы учителя.
Вот мы все обновляем и обновляем школу – а она не обновляется, не поддается модернизации. Как будто обвели все школьное пространство меловым кругом. Мы хотим выйти, а не получается. А снаружи, во внешнем мире, как стало ясно в последние 2–3 месяца, действительно созревают перемены… Ориентация на живое, открытое знание; опора на детский интерес и отказ от традиционного представления об уроке – вот как мне видятся три возможных вектора модернизации современной школы. Три направления выхода из школьного мелового круга.

Может пригодиться

Каждому учителю хочется, чтобы на уроке у ребят возникали вопросы, рождалось желание исследовать, спорить. Есть несколько секретов организации такого урока.

Семь способов спровоцировать детские вопросы

Предложить ребятам высказать собственные представления о предмете, заранее предполагая существование в классе разных точек зрения. Или предполагая внутреннюю противоречивость детской концепции. И продемонстрировать противоречия, «нестыковки».
Предложить пример, опыт, разбивающий существующие в сознании стереотипы, изученные ранее теории. Поставить опыт с совершенно неожиданным, даже нелогичным результатом.
Предъявить классу очевидное противоречие: факты, тексты, подборки документов.
Загадать загадку.
Предложить текст (фильм, документ), задевающий чувства ребят, их внутренние принципы.
Сделать так, чтобы ребята обнаружили совершенное непонимание элементарных основ, которые им казались давно выученными и понятными. Чтобы они неожиданно не смогли выполнить задачу, казавшуюся им поначалу легкой.
Указать на ошибку в журнале, учебнике.

Общее представление о «живом уроке»

Ребятам должна быть совершенно очевидна суть противоречия, препятствия, которое предстоит преодолеть. Важна четкая формулировка. Препятствие должно казаться преодолимым (хотя бы понятно, с чего начинать). При этом движение к решению проблемы связано не с выполнением заданий педагога, а с поиском ответов на собственные вопросы, с выбором собственной стратегии работы.
В результате радикального изменения первоначального представления о предмете ребята находят приемлемый для них ответ, способ действия в предлагаемой ситуации. Кстати, не обязательно верный, с точки зрения педагога или науки. Значит, появилась отправная точка нового поиска.
Важный момент – осознание учеником своего способа действия, места нового знания в уже существующей картине мира.
Иногда дети не могут сами справиться с проблемой. Учитель может подсказать способ действия, предложить конкретную книгу, стратегию. В трудных случаях приходится взрослому самому сделать вывод из всего увиденного, прочитанного. Порой даже на глазах учеников пройти путь от вопроса, гипотезы, исследования до формулировки ответа. Чем чаще у школьников будет возможность задавать вопросы и искать ответы, тем реже педагогу потребуется вмешиваться в процесс.

Педагог Рустам Курбатов о гражданском воспитании школьников, секспросвете и религиозной нетерпимости детей и взрослых

Сколько лет нужно учиться в школе? Правильно ли воспитывать в школьниках гражданственность? Как должны проходить уроки религиозного воспитания и сексуального просвещения? На эти вопросы во второй части интервью «Реальному времени» ответил создатель одной из первых частных школ в России, педагог и писатель Рустам Курбатов (первую часть см. ).

«В Штатах и Европе в школах учат умению жить с другими, и не один час в неделю»

Рустам, на Западе в школах существуют отдельные занятия, где школьников знакомят с современной политикой, «учат» гражданственности. Нужно ли это делать и в нашей стране?

Перестройка, демократизация - все это быстро закончилось в нашей стране. Все вернулось на прежние позиции. Видимо, не было каких-то глубоких изменений. Поэтому я убежден, что демократическая гражданская позиция должна формироваться в школе. Иначе мы все становимся просто исполнителями, посредственными людьми, которые сознательно отстраняют себя от решения общих вопросов. В некотором смысле это проблема русской интеллигенции: «Я совершенно спокойно буду жить без политики, пусть все общественные дела решаются как-то сами и другими людьми». Я думаю, что наших подростков нужно воспитывать по-другому. Все вопросы нашей жизни могут обсуждаться вместе, и каждый имеет право высказываться и голосовать. Человек уже в школе должен почувствовать вкус возможности изменений, что он может влиять на ситуацию. Это основа гражданского общества. Можно как угодно относиться к западному обществу. Но не случайно в Штатах и Европе учат гражданственности, умению жить с другими, может быть, даже не один час в неделю. Россияне все умеют - и математику, и физику, и биологию, и скорость чтения, а вот искусства общежития у нас нет.

Представим себе, что в школе не изучают «Евгения Онегина». А что будет, если в школе ничего не говорят о Великой Отечественной войне? От этого человек умрет? Существуют некоторые вещи, без которых в принципе жить можно, но не очень хорошо. И для русской интеллигенции всегда были такие индикаторы - это «Евгений Онегин» и «Война и мир». Если ты их прочитал, можешь считаться образованным человеком. Мне кажется, что в современной ситуации в нашей стране таким тест-драйвом может быть политика. В принципе человек может жить без политики, как и без «Евгения Онегина». Но эта жизнь будет не совсем полной. Надо определиться, что политика - это не только участие в выборах, политические партии, речь президента. В широком аристотелевском смысле это возможность участия гражданина в общих делах. И вот если мы эту возможность купируем, человек, конечно, физически не умирает, но его жизнь не полноценна. И в каком-то смысле его уже нельзя назвать интеллигентным человеком. Как раньше нельзя было назвать интеллигентным того, кто не читал классику, так сейчас нельзя считать интеллигентным того, кто говорит: «Меня это не волнует, пусть это делают другие, власти». Политика - это общественная или гражданская сфера жизни, такая же сфера жизни, как музыка, литература, искусство. Все это создает человека.

Человек уже в школе должен почувствовать вкус возможности изменений, что он может влиять на ситуацию. Это основа гражданского общества… Россияне все умеют - и математику, и физику, и биологию, и скорость чтения, а вот искусства общежития у нас нет

- И как вы осуществляете это политическое воспитание в своей школе?

По-разному. Конечно, и на уроках истории, и на обществознании, и на переменах. Но мне кажется, что главным образом гражданское воспитание происходит на сборах класса. Потому что на уроках преподается теория общежития, а сбор класса - это практикум, лабораторная работа. Это умение жить вместе, принимать решения, выполнять волю большинства, слушать меньшинство, спорить, высказываться. Это такой же навык, как таблица умножения. Математику мы учим на протяжении десятилетия по 5 часов в неделю. Это 1,5 тысячи часов из жизни. И в результате у нас есть хорошие математики. Примерно одну тысячу часов отдаем на русский язык - 10 лет по 35 недель. И в результате мы все грамотно пишем. Но для того, чтобы воспитать человека, который умеет жить в обществе, тоже надо тысячу часов. Это такой же важный навык. И с этим навыком не рождаются. Человек не рождается свободным. Он таковым становится. Естественное состояние человека - надавать всем тумаков, порвать обложки на тетрадях, орать на весь класс. Это натуральное. Всему остальному надо учить.

«Закрыть ребенка в православной школе - значит выбрать за него»

- Как вы относитесь к таким системам, как Русская классическая школа?

Я не хочу разбирать конкретные школы православного, еврейского, мусульманского, классического и какого-либо другого образования. Разберу саму идею. Это попытка всем разбежаться по своим углам и чуланам. Это некое антимодерновое движение. Мир на протяжении нескольких столетий имел представление, что он улучшается, эволюционирует, модернизируется, и мы все стремимся к разумному объединению, пониманию друг друга, выработке общих гуманистических либеральных ценностей. Это была основная европейская идея прогресса. Но сейчас такое впечатление, что все рассыпается и все разбегаются по закоулкам. Поэтому я могу только критически высказаться на тему этих школ. Это попытка остановить время и сказать: «Давайте вернемся к эпохе пушкинских балов, давайте говорить на латыни, немецком, французском. Давайте учить мальчиков и девочек танцам и фортепиано». В целом в основе этого лежит чувство страха перед изменениями.

Я понимаю, что пробуждаются религиозные и национальные чувства. Это прекрасно. Но попытка отгородиться - это тупик. Православие можно преподавать как культуру в школе. Но закрыть ребенка в православной школе - значит выбрать за него. Я с уважением отношусь к религиозным чувствам, но я вижу в основе этого страх: «Мы отгородимся, потому что этот сумасшедший мир пугает и движется непонятно куда. Мы не хотим, чтобы во всем этом потоке ребенок потерялся». Но мне кажется, это не выход. Выход все-таки в том, чтобы человек стоял на своих ногах, думал своей головой, принимал решения сам. Чтобы он сам определял свою жизнь. А если мы вернемся в XVIII-XIX века, поставим некие костыли ребенку, дадим некие старые модели поведения, что у нас получится? Это очень печально. Несмотря на то, что в этих школах много хороших людей.

- И идеалы у них хорошие.

Да. Но давайте тогда создадим средневековую школу XIV века. Красиво! Или китайскую школу, где все сидят и зубрят канон трех иероглифов. Почему нет? Тоже хорошо, великая цивилизация была. Понятно, что это судорожные попытки спрятаться.

Для того, чтобы воспитать человека, который умеет жить в обществе, тоже надо тысячу часов. Это такой же важный навык. И с этим навыком не рождаются. Человек не рождается свободным. Он таковым становится.

- В некоторых из этих школ присутствует раздельное обучение девочек и мальчиков. Как вы к этому относитесь?

Ровно так же. У нас в школе есть благотворительная программа, мы учим подростков, приехавших из стран СНГ - Средней Азии и Кавказа. Таджики, киргизы. И родители московских детей чуть-чуть волнуются, мол, у киргизов другое отношение к женщинам, мальчики и девочки у них по-другому общаются. И когда вы говорите об идее раздельного обучения, это в том же русле. Давайте вернемся в конец XIX века, где были гимназии для мальчиков и для девочек. В основе этого - страх жизни: жизнь бросает новые вызовы, и мы не знаем, как на это реагировать. Нужно научить человека быть свободным и думать своей головой. Тогда ничего не страшно.

Но сторонники этих систем приводят статистические данные, что в случае раздельного обучения успеваемость в школах намного выше.

Это не аргумент. У великих строек коммунизма тоже была заявлена высокая производительность труда. Кто ее меряет? Мы имеем раздельное обучение в кадетских корпусах. Там тоже офигенная успеваемость. Не о чем думать. Гормоны не играют. Дети на учебе сосредотачиваются. Но вопрос: к какой жизни мы готовим наших детей? В монастырь?

«Хорошей школы должно быть много - и 10, и 12 лет, но там должно быть также больше спорта и искусств»

- А сколько учеников должно быть в классе?

От 10 до 20. Понятно, что большие классы никак нельзя оправдать. Это вопрос экономии и экономики. И когда некоторые говорят, что большие классы - это здорово, мне становится стыдно. Большие классы - это просто экономия. Школа сама по себе казарма. Это армия. Неважно, 10 или 30 человек - все равно казарма. Но когда 30 человек - это более суровая казарма. Можно, конечно, спеть целую песню о маленьких классах. Но класс в три-пять человек, индивидуальное обучение всегда будет прерогативой только обеспеченных людей. Поразительно, что даже европейские хорошие школы все равно имеют в классах по 25 человек. Однако лучше всего 15 человек. Это меняет дисциплину, отношения, снимаются многие психологические проблемы. У нас классы по 15 человек, и я давно уже не слышал не то что истерических, просто громких криков. Но само по себе количество человек не меняет школу. Может быть 10 человек, но это все равно милитаризированная школа. Поэтому это важный момент, но не самый важный.

- А 10 лет - это действительно необходимый срок для обучения? Или его можно сократить или увеличить?

Вопрос, на что сократить и как увеличить. В массовой традиционной школе 10 лет сидеть жалко. Это именно срок, который отсиживают. Но понятно, что образование должно быть длительным, насколько это позволяет экономика, насколько это терпят генералы со своей армией. Хорошей школы должно быть много - и 10, и 12 лет, но там должно быть также больше спорта и искусств. Тогда это будет не только загрузка интеллекта.

Любая проверка знания будет формальной. Я не могу придумать более гибкой, тонкой, человечной проверки знания. Это в любом случае стандартизированный процесс. Пускай будет ЕГЭ. Выполнив ЕГЭ, другими вещами можно заниматься свободнее

«Тема ЕГЭ - это лишь повод отвлечься от важных разговоров о школе»

- Как вы относитесь к ЕГЭ?

У нас сейчас холодно, и я не могу повлиять на погоду, могу только одеваться потеплее. Точно так же нет смысла воевать с ЕГЭ. Тема ЕГЭ - это всего лишь повод отвлечься от важных разговоров о школе. На мой взгляд, что ЕГЭ, что не ЕГЭ - это одно и то же. Как и раньше формально спрашивали на экзамене, так и сейчас. Поэтому я не разделяю позиции резких критиков ЕГЭ с точки зрения того, что он погубил советскую школу. Губить было нечего: школа была достаточно формальная. Любая проверка знания будет формальной. Я не могу придумать более гибкой, тонкой, человечной проверки знания. Это в любом случае стандартизированный процесс. Пускай будет ЕГЭ. Выполнив ЕГЭ, другими вещами можно заниматься свободнее.

- Вы пишете: «Одна из моих педагогических задач - научить культурно выражать чувства». Что это значит?

Как говорили сто лет назад, учитель на уроках должен смеяться вместе с учениками 5 минут в день. Сейчас ситуация в мире стала серьезнее, поэтому, я думаю, смеяться надо больше. Как говорил барон Мюнхгаузен: «Смейтесь, господа, смейтесь. Я понял вашу проблему: самые большие глупости были сделаны с серьезным выражением лица». Я думаю, что если мы будем больше смеяться над школой вместе с учениками, не дурачиться, а смеяться, мы решим какие-то проблемы. Потому что смех - это проявление свободы. У нас дети могут смеяться на уроках. Я преподаю историю культуры старшеклассникам, и мы часто смотрим разные фильмы. И выбор такой: либо фильм, где будем плакать, либо фильм, где будем смеяться. И оба эти чувства одинаково хорошо. Плохо отсутствие какого-либо чувства, равнодушие. Сегодня считается, что чувства не должны сильно выражаться, у нас нет эмоционального аффективного воспитания, поэтому вырастают люди, у которых не развита способность выражать свои чувства. Есть такая интимная шутка: «Успешно вышла замуж, мы смеемся в одних и тех же местах в фильме». Умение смеяться в одних и тех же местах - это создает общий контекст, это и понимание, и образованность, и интеллигентность. Я люблю со старшеклассниками смотреть комедии, не потому что их надо расслабить, а потому, что школьное образование страдает нехваткой аффективного начала, все слишком сухо, официально. И выход из этого - смех.

«Я уверен, что в школе надо говорить и о политике, и о сексе, и о религии»

Я читала вашу заметку на тему религиозной нетерпимости школьников. Когда вы на своих занятиях читали им Ветхий завет, Книгу Бытия, реакция была резкой как со стороны верующих, которым не нравится светский характер комментирования писаний, так и со стороны атеистов.

Нетерпимы обе стороны. В России сейчас наэлектризована религиозная тема, верующие очень обидчивы. Но больше недоумения вызывает нетерпимость и агрессивность атеистов. Это очень грустно. Они рассматривают попытку читать фрагменты Ветхого завета в школе как насаждение средневекового мракобесия. Елки-палки, а если я античные мифы буду читать - это будет насаждение античного мракобесия? Того же «Евгения Онегина» можно воспринять как навязывание устаревшей морали, все-таки литература двухсотлетней давности. Выход я вижу только в хорошей образованности, в понимании, что все эти тексты Ветхого и Нового завета - часть нашей жизни, нашей культуры. И верующий ты или нет, это все сформировало нас как русских и европейцев, эти идеи о сотворении мира, о том, что творец один, что человек создан по его образу и подобию, по слову Божьему, лежат в основе нашей культуры. Поэтому говорить о том, что нам это не нужно - это позиция не очень образованных людей. Хотя формально они могут быть очень образованы.

Я думаю, что если мы будем больше смеяться над школой вместе с учениками, не дурачиться, а смеяться, мы решим какие-то проблемы. Потому что смех - это проявление свободы. У нас дети могут смеяться на уроках

- А что насчет секспросвета?

Когда я смотрю на детей, думаю, что они сами готовы вести сексуальное просвещение среди учителей. Они сами все знают. Но можно ли про это говорить вообще? Конечно, можно. Кто еще с ними про это будет говорить? Семья? Я очень сомневаюсь в этом. Я понимаю возмущение родителей, потому что все то, что делает массовая школа, делается не очень хорошо. И родители боятся, что в школе так расскажут про это, что… Да, таковы реалии массовой школы. В классе, где 30 человек, рассказывать про сексуальность не очень хорошо. Но в целом эти разговоры должны быть. Если их нет, все остается в области подсознания. А из подсознания потом это все выплескивается в самых диких и больных формах, и человек ходит на прием к психиатру. Все фрейдисты, в том числе Юнг, говорят, что нужно все это проговаривать, выводить из области подсознания, инстинктов, неопределенности на уровень взрослого мышления, понимания. Поэтому такие разговоры должны быть, но при условии, что это не казенная школа, что это разговоры тактичные, на хорошем уровне. Потому что я не думаю, что семья сейчас в состоянии говорить на эти темы. Родители возмущаются, но сами они все равно не будут ничего делать. И это отдается даже не улице, а порносайтам. Поэтому альтернатива следующая: либо на эти темы с подростком будет говорить школа, либо интернет. Я уверен, что в школе надо говорить и о политике, и о сексе, и о религии.

- Вы это делаете?

Специально нет. Но если кто-то спросит, поговорим. Общая мысль такая - говорить с подростками надо обо всем. Если с ними не говорить, то все это приобретет очень дикие формы. Единственный способ разумного существования среди людей - обо всем говорить.

- А каково участие родителей в жизни вашей школы?

Наше сообщество родителей другое, потому что они сознательно нас выбрали, школа платная, многие возят ребенка за 1,5 часа в один конец. Я бы мог закончить на радостной ноте, что мы с родителями едины. Но это очень сложный вопрос. У нас 400 учеников, и каждый родитель ждет своего. Но когда я слушаю директоров других школ, даже хороших частных или государственных, то понимаю, как наши родители здорово отличаются. Это близкие люди, интеллигенты, которые прощают наши ошибки, готовы на наши дерзкие проекты, не совсем порой удачные. Мне кажется, что очень важно для понимания проблемы родителей и учителей уяснить для себя, что это два разных взгляда на ребенка. По определению.

Потому что родители, в особенности мамы, которые в основном и представлены в школе, занимают позицию охранительную, позицию стабильности, обороны, защиты, возвращения в родное лоно, чтобы у ребенка все было хорошо, хорошая работа, заработок. Это правильно. Родители должны быть такими. Но позиция учителя не может быть охранительной, это позиция разрыва, прорыва, движения к чему-то новому, неизвестному. Учителя должны думать о той жизни, которая будет через 10-20 лет, при которой будут жить эти дети, они должны предвидеть это и то, какие качества будут нужны. Поэтому позиция учителя во многом авантюрная и радикальная. Если эти две точки зрения - родителя и учителя - сольются в одну, ребенку конец. Они должны быть разными, это нормально.

Наталия Федорова, фото из личного архива Рустама Курбатова

Что такое хорошая школа? Это школа, куда утром ребёнок идёт с радостью и откуда вечером возвращается в хорошем настроении. А днём работает: напряжённо и с интересом.

Но чтобы было и "с радостью", и "работает" - приходится кое-что изменить в школе. Что именно? Это и обсуждается в книге "Школа в стиле "ЭКШН".

Школа, где дети могут ходить на уроках

Есть школы специализированные: школы для так называемых одаренных детей. Есть школы специальные: для детей, требующих "особых условий воспитания и развития". Но есть еще группа детей, нуждающаяся в особой - другой - школе. Это обычные дети.

Потому что обычная школа становится невыносимой для них.

За что привычная школа готова хвалить ученика:
за прилежание - то есть умение лежать
и за усидчивость - то есть умение сидеть!

Школа требует от ребенка абсолютно невозможного для него - неподвижности. Имеющие за плечами десять лет строгой школы, мы свыклись со словом "надо" и не верим в "хочу". А если все-таки попробовать создать школу с верой в разумность детских интересов и желаний?

Двадцать два года назад Рустам Курбатов со своими друзьями учителями решил создать именно такую школу.

И у них получилось.

Как может быть устроена школа, где можно ходить на уроке? Об этом и рассказывает, и размышляет, и подшучивает ее директор, автор этой необычной книги.

Попытка Другой школы

"К доске пойдет... К доске пойдееет...".

Все, кому за тридцать, помнят эти слова и долгую паузу после. Холод по спине.

На этой паузе держалась вся наша Школа. Так было, есть... а как иначе? А возможна ли школа без доски, без "пойдет..." и струйки холодного пота по спине? Возможна ли Другая школа?

О том, как работать без программы, как учить русскому языку без правил и исключений, как запомнить три тысячи историй с одного раза и на всю жизнь - об этом пишет Рустам Курбатов в своей новой книге (которая, по мнению автора, обречена стать педагогическим бестселлером)..

Танки директора школы

"Мои танки - не совсем обычные танки. Это небольшие такие рассказики, отдельные мысли, неоконченные фразы, карандашные зарисовки на полях Школы. Как хокку - только чуть подлиннее. О Школе можно писать серьезно: педагогические диссертации и поэмы. А можно, наверное, и так: несерьезно, в три-четыре строчки".
Р. Курбатов.

Танки этой книги, действительно, в чём-то подражают рефлексивным интонациям танка и хокку восточной поэзии. Но вместе с тем, это именно те мысли и впечатления, которые придают силы директору школы пробивать незыблемую оборону традиций безразличной к детям педагогики, совершать решительные движения вперёд по сильно пересечённой местности.

Самый ненужный в школе предмет

В сентябре на первом уроке каждый учитель начинает с того, что его предмет - самый главный в школе: без этого нельзя быть образованным человеком, в жизни очень пригодится, экзамен надо сдавать.

Новая книга написана от лица учителя, который ведёт предмет явно не главный: по нему точно не будет никаких единых экзаменов.
История детства, мир русской деревни, генеалогическое древо, пение французском языке, советская повседневность, кино и кулинария... На почве обсуждения довольно неожиданных порой материй прорастают сюжеты часто весёлых, иногда грустных и всегда занимательных наблюдений учителя над размышлениями учеников и своими собственными. Над мыслями, которые приходят на уроках, соответствующих трём определившимся требованиям:
- первое требование - некоторый беспорядок,
- второе - умение ставить умные вопросы и ждать,
- и третье требование - всё это должно иметь какое-то значение.