Каждый год жизнь в Израиле замирает на две минуты – так в стране отмечают День памяти жертв Холокоста. Воют сирены воздушной тревоги, пешеходы останавливаются, водители выходят из машин, и все склоняют головы в память о шести миллионах жертв нацистского геноцида, который уничтожил треть мирового еврейства.

Для израильтян из всех слоев общества, двухминутная дань – подходящий момент вспомнить жертв Холокоста, но болезненные воспоминания не оставляют их круглый год.

Сотни тысяч выживших добрались до государства Израиль после войны и помогли построить новую страну. Израиль с менее чем 200,000 выжившими, что до сих пор среди нас, по-прежнему является домом для крупнейшего сообщества такого рода в мире.

Ашер Ауд (Сирадски), 86 лет (Польша): женат, трое детей и десять внуков. Пенсионер, работал в компании, производящей оружие.

Одиссея Ашера – настоящая история ужасов Холокоста. Он был разлучен с родителями, братьями и сестрами в родном польском городе Здуньска Воля, жил в гетто Лодзи, прежде чем его депортировали в лагерь смерти Освенцим.

Там он избежал газовых камер и крематория, и после долгого заключения, пережил пресловутый марш смерти по снегу к Маутхаузену, где тех, кто отстал, расстреливали на месте. После войны он сел на корабль, направлявшийся в Святую Землю, где он сделал все возможное, чтобы забыть прошлое.

Ауд - один из шести выживших, выбранных для зажжения символического факела на официальной церемонии в честь погибших.

Из его воспоминаний самым болезненным было расставание с матерью в возрасте 14 лет. Это был сентябрь 1942 года. Нацисты загнали еврейскую общину на местное кладбище и готовились депортировать их. Его отца и старшего брата уже забрали, и он остался с матерью и младшим братом, Гавриэлем.

«Я помню, посмотрел вниз и увидел, что стою на надгробной плите моей бабушки, - вспоминает он. - Немцы ходили среди нас, едва завидев мать с ребенком, они вырывали ребенка из ее рук и бросали в кузов грузовика».

Именно тогда он понял: жизнь, какой он знал ее, закончилась.

«Я огляделся и сказал: «Мама, тут нас разделят», - вспоминает он.

Вскоре их заставили пройти через два ряда немецких солдат. «Я даже не чувствовал, когда немцы били меня, но всякий раз, когда они наносили удар по матери и брату, мне казалось, что они режут меня заживо», - сказал он.

Шмуэль Боглер, 84 года (Венгрия): женат, двое детей, пять внуков. Полицейский на пенсии.

Шмуэлю Боглеру так и не довелось попрощаться с семьей – как и многие евреи венгерской общины, он оказался в Освенциме. Из 10 детей в семье, один умер молодым, трое сбежали, и еще трое были отправлены в трудовые лагеря. Боглера с родителями, братом и сестрой затолкали в грузовик. После пяти дней на фоне зловония человеческих экскрементов, они прибыли в печально известный лагерь смерти.

«Первое, что они сделали – избили нас и отделили женщин от мужчин. Это произошло так быстро, я не мог даже попрощаться с матерью и сестрой», - сказал он.

Следующим его покинул отец, которому Йозеф Менгеле, решавший, кто будет жить, а кто умрет, велел пойти налево. «Я помню, как он просил: «Я еще молод, я могу бегать, я могу работать». Но и это не помогло», - вспоминает Боглер.

Они с братом остались одни. Они пережили Освенцим, где он живо помнит крики еврейских заключенных, горевших заживо, и запах их обугленной плоти. «Я не знаю, были ли среди них мать и отец. У меня нет сведений о том, как они умерли», - сказал он.

Братьев перевозили из одного лагеря в другой, и он помнит, что оба они были постоянно голодными и завшивевшими. В конце концов, они были освобождены из концентрационного лагеря Бухенвальд, и Боглер позже приехал в Израиль, где он воевал в войне за независимость 1948 года.

«Мне до сих пор снятся кошмары, - сказал он. - Всего две недели назад мне снился сон, что меня снова везут в лагерь смерти».

Хотя он больше не исповедует иудаизм, Боглер по-прежнему ходит в синагогу в честь своего отца, чья борода и пейсы были сострижены нацистами в унизительной форме.

«Плохо то, что нет еврейской могилы для моих родителей, к которой я мог бы приходить», - сказал он.

Яков Филипсон Армон, 76 лет (Нидерланды): женат, двое детей, один внук. Работал на оборонное предприятие.

Якову Филипсону Армону было всего два года, когда его родная Голландия была захвачена нацистами, а три года спустя он был вынужден прятаться, как его более известная соотечественница Анна Франк. Пятеро детей его семьи были рассеяны в числе различных неевреев, которые рисковали своей жизнью, чтобы защитить их.

Его история в основном была воссоздана по документам, показаниям других свидетелей и нескольким случайным воспоминаниям. «Помню, что плакал и был насколько голоден, что не мог заснуть», - сказал он.

Он помнит, как немецкие солдаты выбили дверь в доме семьи его покровительницы, Кит Винкель.

«Они ворвались в дом и начали искать документы, переворачивая мебель и срывая обои. Один солдат стоял и смотрел на меня. Я сидел, не смея пошевелиться. Я был так напуган, что почти не мог дышать», - сказал он. Потом голландский полицейский, который сопровождал немецких солдат, сказал, что увидел что-то в другой комнате. Он отвлек солдат, и, вероятно, спас мне жизнь».

Его мать, которую тоже прятали, пережила войну. Позже она вспоминала, что последнее, что она сказала ему, прежде чем передала его опекуну, было: «Помни, что ты - еврейский мальчик, гордись этим».

Только 13 из его 100 родственников выжили. Его отца, который прятался на чердаке, «сдали» нацистам, и позже он умер в лагере смерти Собибор.

Эстер Коффлер Пол, 82 года (Галиция, сегодня - Украина): замужем, трое детей, девять внуков, трое правнуков. Домохозяйка.

Когда Эстер Коффлер Пол вспоминает, через что прошла в Холокост, на ум ей приходит сестра. В 1941 году, когда нацисты вторглись в их родной город Бучач на территории нынешней Украины, Пол было 8, и ее сестре Нунии - 10. Их мать умерла еще до войны, отца вместе с другими 700 еврейскими мужчинами убили нацисты.

О девочках заботились бабушка и дедушка. Дядя, который был инженером, построил подземный бункер под домом, с туннелем, выходившим в сквер.

Когда нацисты стали стучаться в дверь, бабушка и дедушка остались, чтобы закрыть и спрятать люк, через который спаслись девочки. «Они пожертвовали собой, - сказала она. - Немцы схватили их и прекратили поиски».

В течение следующих нескольких лет они были в бегах, спали в поле, питаясь огрызками. Когда русские захватили ​​город, они вернулись домой, но вскоре немцы его отбили. На этот раз девочек поймали на улице и передали в гестапо.

«Они спросили, как меня зовут, и я сказала «Ромка Вочик». Не знаю, откуда оно взялось, меня просто осенило, - сказала она, объясняя его нееврейское звучание. – Это имя меня спасло».

Ее сестра не смогла солгать, боясь, что попадется на обмане. «У нее был акцент, и ей было страшно»,- говорит Пол.

Это решение стоило ей жизни.

«Я верю в судьбу,- говорит Пол. – Меня оберегала какая-то высшая сила. Я не знаю, как это объяснить».

“Юден, ком!..” - кричали немцы. Это звучало как приглашение на казнь…

Понятие “Холокост”, происшедшее от слов “всесожжение” и “катастрофа”, означает гибель значительной части еврейского населения Европы (около 6 млн. человек) в результате организованного уничтожения евреев нацистами и их пособниками в Германии и на захваченных ею территориях в 1933-1945 годах. Эту чудовищную акцию фашисты называли “окончательным решением еврейского вопроса”. Они “решали этот вопрос” практически в каждом населенном пункте Украины. Человек, живущий сейчас в нашем городе Днепре и согласившийся рассказать о тех страшных событиях, встретил войну в Могилеве-Подольском Винницкой области.

Илья Шафирович родился в этом городе за девять лет до вторжения фашистов на нашу землю и за год до начала геноцида в отношении еврейского населения. Его отца звали Герш Элевич, а мать – Этя Моисеевна. Была еще сестренка Эсфирь, появившаяся на свет незадолго до начала войны.

Отец работал в типографии, мать была домохозяйкой. Илья, которого в семье ласково называли Элечка, учился в советской школе. Несмотря на то что Герш Элевич и Этя Моисеевна были религиозными людьми и посещали синагогу, они не препятствовали сыну в его тогдашней не вере в Бога, полагая, что, повзрослев, он сам решит, нужен ему Бог или нет. Если бы они знали тогда, что это решение – в пользу Бога – будет принято в результате страшных, нечеловеческих страданий и испытаний…

Они пришли с войной…Уже в первый день, 22 июня, авиационная бомба попала в дом, где жили Шафировичи. Погибли брат отца Янкель и его жена Малка. Бог уберег от смерти Герша Элевича. Оказавшись под обломками, контуженный, он несколько дней выбирался из-под них… В это время Этя Моисеевна, ушедшая с детьми в первый день войны ночевать к родной сестре Хане Моисеевне Вайсман, уже проплакала все глаза.

В семье Вайсманов они и остались, не зная, что принесет завтрашний день. Между тем, фронт приближался со скоростью вражеских бомбардировщиков. Но еще стремительнее оказались слухи об изуверствах фашистов в отношении еврейского населения. Шафировичи с Вайсманами решили эвакуироваться. Собрав все самое необходимое в дорогу, они сгрузили нехитрый скарб на повозки и тронулись в путь, намереваясь опередить судьбу…На третий день их обогнала фашистская машина. Эля первым увидел ее – с огромным красным полотнищем, в центре которого страшным пауком расползлась свастика. Прятаться было негде, да и некогда. Машина поравнялась с повозками, ехавшими параллельно трассе, по проселочной дороге. Беглецы увидели – ее кузов битком набит евреями… Может быть, поэтому немцы и не остановились.

Полагая, что фашисты обязательно вернутся за ними, мужчины повернули лошадей в сторону лесополосы, росшей параллельно дороге. В тот день прошел обильный дождь – единственный и неожиданный в то сухое лето, воды стояло кругом по колено, и колеса повозок, направляемых в укрытие, не оставили следов. А немцы, действительно, скоро вернулись. Не обнаружив добычи и заподозрив, что беглецы укрылись в лесу, они стали кричать: “Юден, ком!”… Этот страшный зов, похожий на приглашение на казнь, и поныне слышится давно повзрослевшему и вошедшему в возраст мудрости Эле Шафировичу. Тогда все их семьи словно оцепенели и, кажется, даже перестали дышать, чтобы вдруг ветер не донес до убийц шелест их дыхания. Даже лошади замерли, не издавая ни звука. Впрочем, мужчины успели догадаться сунуть им овса.

Покричав еще некоторое время, немцы ушли. А Этя Моисеевна сказала: “Это Бог нас уберег!..” И девятилетний пионер и атеист Эля поверил матери.

Двигаться дальше не было смысла – немцы были кругом, и путники повернули домой. А в Могилеве-Подольском уже было организовано гетто – часть города, в которую переселили всех евреев и из которой им не разрешалось выходить. Дом Вайсманов как раз оказался на этой территории.

До войны Лев Борисович Вайсман работал уполномоченным по сбору металлолома. Имея в своем распоряжении пару возчиков, подвод и лошадей, он объездил прилегающие к городу районы вдоль и поперек и приобрел много друзей. Они-то и помогли двум еврейским семьям не умереть от голода. Приезжая на базар, к которому прилегала территория гетто, знакомцы Льва Борисовича останавливались у него и часто оставляли не реализованные товары, которые потом продавались или выменивались на продукты.

Фамилии этих людей не остались в памяти Эли Шафировича. Но зато там навечно запечатлены имена Павла Петровича и Александры Федоровны Власюк. Именно благодаря этим людям они, две еврейские семьи, девять человек, уцелели в той страшной мясорубке, позже названной Холокостом.

Власюки были соседями Вайсманов, до войны Павел Петрович работал в артели, руководимой Львом Борисовичем, и, возможно, это обстоятельство сыграло определенную роль в выборе этой украинской семьи: рискуя собой и детьми, спасти две еврейские семьи, или занять позицию: моя хата с краю. Нужно обладать немалой нравственной силой, чтобы выбрать первое…

Просыпаясь, Эля Шафирович думал: доживет ли он, его мама, папа, сестренка до завтрашнего утра?.. Приходило новое утро и приносило тот же самый вопрос. Это постоянное душевное и физическое напряжение длилось с 1941-го по 1944-й год.

Самыми страшными событиями в жизни могилево-подольского гетто были облавы. Вайсманов и Шафировичей прятали Власюки. Торговавшая на рынке Александра Федоровна умудрялась загодя узнавать о них и “ховала” соседских детей в яму, вырытую под раскидистым орехом, который рос на подворье. Для взрослых существовали другие укрытия.

До своей смерти, от болезни, в 1943-м году, об облавах предупреждал родной брат Власюка, Василий Петрович. Работавший до войны машинистом, он захворал летучим ревматизмом, и, чтобы не обречь свою семью на голодную смерть, пошел служить полицейским. Именно его своевременная информация позволяла Вайсманам и Шафировичам вовремя укрываться от облав, которые прореживали гетто, как смертоносная косилка. В 1942 году двух двоюродных сестер Эли, Клару и Люсю, и их маму Дору угнали в концлагерь “Печора”, заключенные которого работали на строительстве подземных бункеров ставки Гитлера, и больше их никто не видел. Отец и муж несчастных, Иосиф Вайнтрауб, умер еще раньше, во время эпидемии сыпного тифа. Илья Григорьевич пытался что-либо узнать о судьбе своих сестер, но безуспешно. Однако Шафирович по-прежнему верит, что найдутся уцелевшие в страшных муках и испытаниях свидетели последних дней Клары, Люси и их мамы Доры, которые поведают ему об этих днях…Он был бы очень благодарен за эту память.

…Когда осыпалась листва с ореха, он переставал быть надежным убежищем. Однажды, глубокой осенью, когда Василия Петровича уже не было в живых, нагрянувшие с облавой румыны едва не застали три семьи врасплох. Власюки поместили соседских детишек, забросав их тряпьем, на печку, рядом с собственными ребятишками. Захватчики, увидев голубоглазые личики и светловолосые головки, покинули двор, предоставив его спрятавшимся во всех укромных уголках обитателям временную передышку…

8 марта 1944-го года Советская Армия освободила Могилев-Подольский. Оставляя город, озверевшие фашисты устилали свой путь телами невинных людей. Так, во дворе дома Вайсманов был убит их сосед, Иосиф Садецкий. Тогда, глядя вслед бегущему врагу, Эля Шафирович испытывал ни с чем не сравнимое облегчение, какое, возможно, ощущает больной, преодолевший страшную, смертельную болезнь. Он и его родные – выжили…

Эйфория, впрочем, прошла очень скоро – при встрече с незнакомым офицером-освободителем, шедшим рука об руку с девушкой.

Здравствуйте, - радостно поприветствовал их Эля Шафирович. Те молча покосились на подростка, а девушка презрительно процедила сквозь зубы:

Жиденок…

И Эля понял, что и после Победы советского народа в Великой Отечественной войне в его жизни не все будет просто и гладко. Возможно, поэтому вскоре и стал зваться Ильей Григорьевичем.

Он окончил школу, сдавая экзамены экстерном, стремясь наверстать упущенное из-за войны и оккупации время. И уехал в Ленинград, где жили родственники, перенесшие блокаду, предоставившие гостю приют и оказавшие внимание, на какое только были способны. Илья Григорьевич поступил на заочное отделение Ленинградского химико-технологического института, а через год перевелся в днепропетровский институт. Шафирович окончил его в 1956-м году, когда был развенчан культ личности Сталина, в последние годы своей жизни почему-то решившего заняться “еврейским вопросом” с помощью методов, едва ли отличавшихся от методов, используемых Гитлером.

Впрочем, Илья Григорьевич, прекрасно понимая и чувствуя политику государственной настороженности к представителям еврейского народа, не ушел в бунтари и диссиденты в силу мягкости и интеллигентности своего характера. Защищая себя от некоторой предубежденности, воспитываемой в своих гражданах советской идеологией, он создал собственный мир, в котором занимался поисками истины и в котором был даже первооткрывателем. Он - вместе с женой Минной Леонидовной Улановской – давно уже пришел к Богу. Приходя в синагогу, бывший маленький Эля, наверное, беседует с Ним о тех нравственных ценностях, которыми обладали очень многие встречаемые им в жизни люди. Ими, конечно же, были одарены сполна Павел Петрович и Александра Федоровна Власюк. Их уже давно нет в живых. Но зато здравствуют дети – те самые, светлоглазые и русоголовые, которые своим видом однажды, очень давно, отвели беду от девяти представителей еврейской национальности. Не так давно дети Павла Петровича и Александры Федоровны Власюк были приглашены в Израиль, где им были вручены медали “Праведник Украины”, которыми благодарное государство Израиль наградило их родителей.

Обо всем этом Эля Шафирович, верящий в Бога и в добрый человеческий разум, написал в “Книге памяти” - собрании пронзительных и трагических рассказов очевидцев и участников тех страшных событий, получивших название – Холокост.

"Детская книга войны" с дневниками детей о Холокосте

После начала Второй мировой войны прошло уже почти 78 лет, и тем, кто был детьми в то страшное время, уже около 80 лет и более. Даже по меркам средней современной продолжительности жизни в Израиле (81 год для мужчин и 84 года для женщин) это поколение уходит в небытие. При этом надо учитывать и то, что из шести миллионов евреев, погибших в годы Холокоста, 1,2 миллиона составляли дети — это также снижает вероятность найти переживших Шоа в современном еврейском мировом сообществе.

Среди детей того времени, живущих в настоящее время, по понятным причинам бывших еврейских беженцев Второй мировой войны существенно больше, чем тех, кто оказались на территориях, оккупированной нацистами. Кончина в прошлом году бывших малолетних узников гетто и концлагерей лауреатов Нобелевской премии писателей Эли Визеля, Имре Кертеса и писательницы, "советской Анны Франк" Марии Рольник (Рольникайте) оставила горестный след в душах читателей их произведений о пережитых в гитлеровских застенках страданиях.

Мария Рольник подростком попала в еврейское гетто Вильнюса, а затем прошла через страшные испытания нацистских лагерей смерти. Дневниковые записи, которые она вела с 14 до 18 лет, заучивая их наизусть в Вильнюсском гетто и нацистских концлагерях, превратились после войны в книгу "Я должна рассказать", переведенную впоследствии на восемнадцать языков.

Одним из первых документов о судьбах еврейских детей войны была книга на идише "Детская мартирология" (мартирология — собрание сказаний о жизни и страданиях мучеников), опубликованная в 1947 году в Буэнос-Айресе издательством "Польское еврейство". Огромное количество документальных сведений о судьбах еврейских детей в гетто и концлагерях содержится в сборниках "Нюрнбергский процесс: преступления против человечности", представленных ныне в Интернете.

Нацисты еще до Второй мировой смогли консолидировать немецкий народ лозунгом "Одна раса, одно государство, один фюрер". Придя к власти в Германии, гитлеровцы уже на государственном уровне провозглашали, что немцы "в расовом отношении выше евреев", являющихся угрозой для так называемого "германского расового сообщества". Антиеврейская политика была частью плана немецкой консолидации, ее целью стало уничтожение еврейского народа. В нацистской пропаганде утверждалось, что между евреями и животными нет никакой реальной разницы. В итоге в ходе войны полицейскими формированиями, поддерживаемыми подразделениями вермахта, СС и коллаборационистами, были убиты миллионы еврейских мужчин, женщин и детей.

Между 1941 и 1944 годами нацисты депортировали с оккупированных территорий и из стран многих своих союзников по гитлеровской каолиции в гетто и в лагеря уничтожения миллионы евреев, где они были убиты в специально созданных для этого газовых камерах. У взрослых еще была небольшая вероятность спастись, будучи отобранными для принудительного труда на немецких предприятиях. Дети, особенно в возрасте до 12 лет, в основном не имели шансов быть использованными в качестве работников и выжить. Например, в Освенциме из 216 тысяч детей постарше, депортированных в лагерь, были отобраны для принудительного труда только 6700 подростков. К концу войны лишь от 6 до 11 процентов еврейских детей в Европе остались в живых.

Дети Варшавского гетто

Дети оказались первыми жертвами массовых нацистских преступлений. Именно с них началось уничтожение евреев в огромных масштабах "индустриальным способом". В "Протоколе Ванзее" от 20 января 1942 года записано: "Рейхсмаршал Геринг назначил Гейдриха уполномоченным по подготовке окончательного решения еврейского вопроса в Европе". На их совести — миллионы погибших людей: расстрелянных, повешенных, заживо сожженных, задушенных газом. Страшное воспоминание об их "заслугах" — пяти-шестилетние еврейские дети, которых гнали в газовые камеры, а они, пытаясь спастись, показывали на свои жалкие, худенькие кулачки и говорили: "Мы еще сильные, мы можем работать!" Испытываешь невольный ужас, читая документальное распоряжение нацистских палачей, приведенное на Нюренбергском процессе: детей бросать в печи крематория живыми, не затрачивая ресурсы на умерщвление! Из этих же документов узнаем, что общее количество евреев, убитых при помощи газа в Освенциме в период между апрелем 1942 и апрелем 1944 годов, составило более миллиона человек.

О том, какие методы воспитания немецкой молодежи применялись нацистскими преступниками, свидетельствует французская подданная Ида Вассо, директор существовавшего во Львове пансиона для престарелых французов. В период оккупации немцами города она имела возможность посещать львовское гетто. Из заявления этой француженки видно, что немцы воспитывали немецкую молодежь, тренируя молодых нацистов в стрельбе по живым целям — детям, которых специально отдавали организации гитлерюгенд в качестве мишеней.

Посылая детей на смерть в газовые камеры, их чаще всего отделяли от родителей. Януш Корчак, директор сиротского еврейского приюта в Варшавском гетто, отказался покинуть обреченных на гибель детей. Он добровольно сопровождал своих воспитанников в газовую камеру, разделив их судьбу в лагере смерти Треблинка.

Среди 1,5 миллиона детей, уничтоженных нацистами и их пособниками-коллаборационистами, помимо более миллиона еврейских и десятков тысяч цыганских, были и немецкие, и польские дети с физическими и умственными недостатками. В качестве примеров могут служить расправы над цыганскими детьми в концлагере Освенцим; убийство по так называемой "программе эвтаназии" (практике прекращения жизни) в основном немецких детей, страдающих неизлечимыми заболеваниями; расстрелы вместе с родителями детей на оккупированной территории Советского Союза.

Многие еврейские и некоторые нееврейские подростки (13-18 лет), использованные в концентрационных лагерях на принудительных работах, гибли из-за тяжелейших условий труда. В гетто и концлагерях дети также умирали из-за отсутствия еды, одежды и крыши над головой. Были случаи гибели детей из-за ужасных условий в транзитных лагерях, откуда их отправляли в лагеря смерти. Врачи СС и медицинские "исследователи" в концлагерях использовали детей, прежде всего - близнецов, для медицинских экспериментов, в результате которых "подопытные" умирали.

Нацистское руководство равнодушно относилось к массовой смертности детей, так как считало, что они непригодны для какой-либо полезной деятельности. Старостам еврейских советов гетто (юденратов) порой приходилось принимать болезненные и неоднозначные решения, чтобы выполнить германские квоты на депортацию в лагеря смерти. Так, решение юденрата в Лодзи в сентябре 1942 года депортировать детей в центр убийства Хелмно было примером трагического выбора. Это сделали для выполнения требования нацистов об обеспечении определенного количества отправляемых на смерть евреев. У оставшихся в гетто взрослых все-таки было больше шансов остаться в живых в ужасных условиях.

Несмотря на уязвимость, некоторые дети умудрялись стать незаменимыми, доставляя с риском для жизни контрабандные продукты и лекарственные средства в гетто. Некоторые дети постарше участвовали как члены молодежного движения в деятельности подпольного сопротивления. Часть детей совершала побеги с родителями или другими родственниками, а иногда и сами, в семейные отряды еврейских партизан.

Судьба детей Холокоста может быть представлена в виде ряда категорий: убитые по прибытии в лагеря смерти; уничтоженные непосредственно после рождения или в лечебницах; рожденные в гетто или лагерях и выжившие, благодаря заключенным, прятавшим их; дети старше 12 лет, которых использовали как рабочую силу и некоторых — как объекты для медицинских экспериментов и, наконец, убитые во время карательных или антипартизанских операций.

В рамках компании по "защите арийской крови" расовые эксперты СС отдавали приказы насильственно перевозить детей с оккупированных территорий Польши и Советского Союза в Германию для усыновления их расово настроенными немецкими семьями. Такие дети, чей внешний вид свидетельствовал о "расовой нордической крови", должны были быть похищены и подвергнуться процессу отбора. Зачастую светлые волосы, голубые глаза или красивое лицо были достаточным основанием для "возможной германизации". В то же время, если польские и советские женщины, угнанные на работу в Германию, имели сексуальные отношения с немцами (в основном по принуждению), в результате которых наступала беременность, их заставляли делать аборт или вынашивать ребенка в условиях, влекущих за собой смерть младенца в случаях, когда по мнению "расовых экспертов" ребенок имел недостаточно арийской крови.

После погрома "Хрустальной ночи" в ноябре 1938 года некоторые страны смягчили жесткие ограничения в отношении еврейских беженцев, особенно в отношении детей. Из-за невозможности получения виз для выезда в безопасные государства многие родители предпочитали спасать своих детей, отправляя их туда одних. Очень немногие из таких семей воссоединились после войны. "Детский транспорт" был неофициальным названием усилий по спасению еврейских детей-беженцев (без родителей) между 1938 и 1940 годами. Тысячи были переправлены из нацистской Германии и оккупированных немцами территорий Европы в Британию.

Один из таких спасателей детей — Николас Джордж Уинтон (1909-2015), который перед началом Второй мировой войны в конце 1938 года организовал спасение 669 детей (преимущественно еврейского происхождения) в возрасте от двух до семнадцати лет из оккупированной немцами Чехословакии, вывезя их в Великобританию. Уинтон происходил из семьи немецких евреев, принявших крещение. Он находил для детей приют с помощью его матери, живущей в Англии. Она подыскивала там семьи, готовые принять к себе еврейских детей.

Работа Уинтона в Праге заключалась в том, чтобы организовать выезд детям; для этого необходимо было согласие властей Нидерландов, через чью территорию осуществлялся транзит, и финансовые гарантии, без которых Великобритания не допускала их прибытие в страну. В течение многих лет он хранил тайну спасения детей, но в 1988 году жена Уинтона обнаружила его записную книжку 1939 года с адресами английских семей, принявших спасённых детей. В сентябре 1994 года Николас Уинтон получил благодарственное письмо от президента Израиля Эзера Вейцмана. Еврейское происхождение Уинтона стало препятствием в присвоении ему израильского звания "Праведника мира", хотя он и являлся христианином. Такое звание, согласно статуту, присуждается только неевреям, которые спасали

Еврейские дети из Германии, прибывшие в Англию после "Хрустальной ночи"

евреев в годы нацистской оккупации Европы.

Среди праведников мира особое место занимает подвиг Ирены Сендлер (1910-2008) — польской активистки движения Сопротивления, спасшей 2500 еврейских детей из Варшавского гетто. Будучи сотрудницей варшавского Управления здравоохранения и членом Совета польской подпольной организации помощи евреям ("Жегота"), Ирена Сендлер часто посещала Варшавское гетто, где следила за больными детьми. Она, используя свое служебное положение и своих единомышленников, смогла вывезти из гетто 2500 детей, которые далее были переданы в монастыри, в польские детские дома и семьи. Маленьким детям давали снотворное, помещали в небольшие коробки с дырками, чтобы они не задохнулись, мешки и корзины, детей постарше прятали под брезентом в кузовах грузовиков и вывозили на машинах, которые доставляли в лагерь дезинфекционные средства.

Ирена Сендлер

20 октября 1943 года она была арестована по анонимному доносу. После пыток её приговорили к смерти, но праведницу спасли подкупленные охранники, которые сопровождали её к месту казни. До конца войны Ирена Сендлер скрывалась, но продолжала помогать еврейским детям. После войны она раскопала свой тайник с данными о спасённых детях и передала их в комитет польских евреев. Сирот поместили в еврейские детские дома. Позже значительную их часть переправили в Палестину. В 1965 году израильский музей Холокоста "Яд ва-Шем" присудил Ирене Сендлер звание Праведника мира.

Некоторые неевреи прятали еврейских детей, а иногда и других членов семьи, рискуя жизнью. Во Франции почти все протестантское население небольшого городка Шамбон-сюр-Линьон с 1942 по 1944 годы массово участвовало в укрывании еврейских детей. Так же поступали католические священники и католическое население в Италии и Бельгии.

Приведем письменное показание под присягой, данное в Лондоне доктором Рудольфом Кастнером, бывшим функционером венгерской сионистской организации: "В отношении венгерских евреев в Освенциме применялись следующие правила: дети не старше 12 или 14 лет, старики старше 50 лет, а также больные и люди, привлекавшиеся за совершение уголовных преступлений, сразу по прибытии отправлялись в газовые камеры. Новорожденных еврейских детей уничтожали немедленно".

В 1944 году в лагерь Освенцим-Биркенау стали в большом количестве прибывать еврейские дети из Италии и Франции. Все они были больны, страдали от голода, плохо одеты, часто - и без обуви, не имели возможности даже умываться. Во время варшавского восстания в лагерь привезли заключенных детей из Варшавы. Они были помещены в отдельный барак. В лагерь также доставили детей из Венгрии, которые работали вместе с ровесниками из Польши. Всех этих детей использовали для самых тяжелых работ. Они должны были перевозить на тележках из одного лагеря в другой уголь и другие тяжелые грузы, работали также при разборке бараков во время ликвидации лагеря. В январе 1945 года все были эвакуированы и должны были идти пешком в Германию в тяжелых условиях, под обстрелом эсэсовцев, без пищи, проходя около 30 километров в день. Дети подвергались той же системе унижения, что и взрослые, причем голод доводил до того, что они искали среди помоев и грязи картофельную шелуху.

В очерке "Лагерь уничтожения" (газета "Красная звезда" с 10 по 12 августа 1944 года, в трех номерах) специального корреспондента газеты популярного поэта военных лет Константина Симонова читаем его впечатление от посещения концлагеря Майданек в момент его освобождения: "…Барак с обувью. Длина 70 шагов, ширина 40, набит обувью мертвых. Обувь до потолка… Самое страшное — десятки тысяч пар детской обуви. Сандалии, туфельки, ботиночки с десятилетних, с годовалых…"

Многие еврейские дети из Польши, спасаясь с родителями от нацистской оккупации и гибели, оказались на территории СССР после сентября 1939 года. В 1942 году польское правительство в изгнании и руководство СССР достигли соглашения об эмиграции польских беженцев, среди них оказались около тысячи еврейских детей. В феврале и августе 1943 года они были отправлены через Тегеран в подмандатную Палестину. Выжившие еврейские дети из Румынии, находившиеся в гетто Транснистрии в годы войны, были возвращены в Румынию в декабре 1943 года и затем отправлены в Палестину.

После капитуляции нацистской Германии и окончания Второй мировой войны беженцы и перемещенные лица разыскивали своих пропавших детей по всей Европе. Тысячи осиротевших мальчиков и девочек находились в лагерях для перемещенных лиц. Многие из них вместе со взрослыми, выжившими в Холокосте, отправлялись в западные зоны оккупированной Германии, а оттуда — в еврейские поселения в Эрец-Исраэль. В рамках движения "Алият а-ноар" (ивр. — "Молодежная алия") тысячи евреев репатриировались в еврейские поселения, а позже, после образования в 1948 году еврейского государства, в Израиль.

Из еврейских детей, которые подвергались преследованиям со стороны нацистов и их союзников, лишь небольшому числу уцелевших удавалось писать дневники, которые дошли до наших дней. Они отражают всю горечь потери дома, языка и культуры; разрушительное отделение от семьи и друзей, проблему приспособления к жизни в незнакомом и страшном окружающем мире. Дети, спасшиеся на оккупированных территориях, в основном скрывались в убежищах в течение многих месяцев. Были дети и подростки, которые выдавали себя неевреями по сомнительным фальшивым документам, используя внешнее сходство с местным населением. Они были вынуждены быстро приспособиться к новой идентичности и окружающей среде. Научились откликаться на фиктивные имена, избегали языка или манер, которые могли бы указать на их происхождение. Поскольку из выживших еврейских детей часть была спрятана отдельными лицами или религиозными учреждениями с верой, отличной от иудейской, эти дети и подростки научились читать молитвы чуждой им религии, чтобы предотвратить подозрения взрослых. Одного неверного слова или жеста могли быть достаточными, чтобы поставить под угрозу жизнь как ребенка, так и его спасателей. Эти дети и те, кто их укрывал, жили в постоянном страхе, даже их голоса или топот порой могли вызвать подозрение соседей. Дети в своих дневниках описывали мучительные пути бегства, трудности, связанные с поисками безопасного убежища, постоянное чувство страха быть пойманными. Подростки пытались скрыться от немецких властей на чердаках, в бункерах и подвалах по всей Восточной и Западной Европе, их воспоминания отражают проблемы их выживания в таких условиях.

Дневники детей и подростков эпохи Холокоста зачастую затрагивают такие темы, как природа человеческих страданий и борьба с отчаянием. Их воспоминания предоставляют читателям страшный мир детей, которые жили и умирали во время Катастрофы. Дневники Анны Франк стали одной из самых читаемых книг в мире, превратив его автора в символ сотен тысяч еврейских детей, погибших во время Холокоста.

Понятно, что выжившие малолетние узники были полностью лишены детства, что всю оставшуюся жизнь жуткие воспоминания, горечь потерь и болезни, связанные с лишениями в детстве, постоянно отравляли им существование. Советское государство игнорировало проблемы еврейского населения, пережившего Холокост. Пребывание взрослых евреев в гетто и концлагерях часто расценивалось как предательство. В силу этого после войны даже бывшие малолетние узники никогда не упоминали о своем пребывании в гетто и концлагерях в разговорах с нееврейскими сверстниками. Сама тема Катастрофы находилась под негласным запретом, в основном воспевалась дружба народов в годы испытаний войны, хотя это не всегда соответствовало действительности…
Александр ВИШНЕВЕЦКИЙ

От Редколлегии.

В День памяти жертв Холокоста издательство "Аргументы и факты" опубликовало беседу с двумя людьми, уцелевшими в Холокосте: Борисом Сребником и Анатолием Кочеровым. Полностью воспоминания этих людей и мамы Анатолия о днях, проведенных в оккупации, опубликованы здесь:

• Римма Кочерова. Каждый день мог стать последним... (посмертная публикация).

Уроки холокоста: воспоминания очевидцев о трагедии

(АиФ 27.01.13)

Людмила Алексеева, Кристина Фарберова

Корреспонденты АиФ.ru встретились с людьми, выжившими в самых крупных гетто.

Известному экономисту, профессору Борису Сребнику, каждую ночь снится война. «Выстрелы, крики, я куда-то бегу и все ощупываю себя: не ранен ли?». Борис Владимирович посещал психотерапевтов, но все бесполезно - говорят, эти воспоминания не вытравить ничем.

Больше двух лет он прожил в минском гетто - самом крупном на территории бывшего СССР. Оккупанты разместили там больше ста тысяч российских и немецких евреев. Постепенно уничтожили всех, за редкими исключениями.

Погром начинается с кладбища
В комнате Бориса Сребника стоит старинная фотография - молодой, улыбчивый парень, одетый в театральный костюм. Это практически начало его семейного архива - снимков родных или собственного детства у него не осталось. Когда началась война, Борису было семь.

Немецкая армия заняла Минск уже в конце июня. Сразу же издали приказ коменданта: всем евреям собрать носильные вещи и пройти в дома на указанных в письме улицах. В случае неповиновения - расстрел. После переселения оккупанты приказали обнести район стеной - строить ее должны сами узники нового гетто. Выходить из гетто не разрешалось. Остатки ценностей и одежды тайком меняли у местных жителей, подходивших с другой стороны колючей ограды. На картошку, муку - они уже стали предметом роскоши.

Осенью начались погромы - оккупанты выбирали один из районов и полностью уничтожали всех его жителей. Первый погром провели 7 ноября, но слухи о нем появились гораздо раньше. Борис с родными жил в большом доме у старинного еврейского кладбища. Старшие члены семьи рассудили, что погромы должны начаться именно отсюда: чтобы трупы далеко не везти. Семья отправилась ночевать к знакомым, на Хлебную улицу. Но, оказалось, начать решили именно оттуда.

«Рано утром нас всех выгнали во двор старого хлебозавода, выстраивали в длинные очереди, сажали в машины и увозили в неизвестном направлении. Автомобили возвращались пустыми».

«Я помню эту очередь, помню, каким был уставшим, и мне очень хотелось сесть уже в машину, покататься. Я просил об это маму, но как только подходил наш черед, она кричала, что ее муж работает в лагере специалистов. Мужчин „с профессией“ из гетто забрали и поселили отдельно. По колонне прошел слух, что членов их семей не будут забирать. Мама кричала, ее били прикладами, но она мужественно оттаскивала меня в хвост очереди. И так несколько раз. А потом начало темнеть, закончился рабочий день и немцы остановили погром. Они народ основательный - работали четко по расписанию».

Из тех, кого увезли на машинах, в гетто больше никто не вернулся.

Жизнь в «малинах»
Скоро не стало и мамы Бориса - она тайно отправилась в русский квартал, к знакомым: уговорить, чтобы они забрали сына. На тот момент он был светловолосым и почти не имел выраженных еврейских черт. В гетто его мама не вернулась - ее узнал полицейский, выдал немецким солдатам. Помимо погромов, существовали и облавы: вламывались в дом, забирали выборочно, по определенным признакам. Например, только подростков. Так Борис лишился старшего брата.

В гетто не отмечали праздников - все позабыли о собственных днях рождения. Главной радостью были встречи после погрома, люди выбегали на улицу, приветствовали знакомых, оставшихся в живых. Трогали друг друга, поздравляли.

Очень скоро немцы потребовали отдать все теплые вещи - единственную валюту, на которую можно было купить продукты у местных жителей. В домах стали организовывать «малины» - вырывали в полу ямы, куда прятали всю целую одежду, сверху накидывали тряпья, задвигали кроватью - часто единственной на комнату. А проживало там обычно 15–20 человек. Там же в случае погромов прятались. Вход присыпали махоркой. «Я помню, однажды все в очередной раз сидели в таком убежище, вырытым под кладбищем, в страхе, панике и жуткой тишине.

У кого-то начал плакать ребенок, все начали шикать. Но младенец очень быстро замолчал. Не уверен, но кажется, его задушили. Ради спасения других».

Есть хотелось больше, чем жить
К концу 41 года вещей не осталось, есть было нечего. Начинался голод, который вкупе с суровой зимой работал не хуже организованных погромов. «Идет человек, от голода весь опухший, раздувшийся, и на ходу как бревно какое-то падает. Секунда - и его не стало», - вспоминает Борис. Мальчишками они прятались за кладбищенскими памятниками и смотрели, как расстреливают военнопленных. Однажды рядом с пленными внезапно упала и умерла лошадь: измученные люди бросились к ней, руками раздирали и поедали плоть. Немцы стреляли, угрожали, но от лошади никто не отошел по своей воле.

Борис показывает следы на руках - шрамы от колючей проволоки. Вместе с другом Маиком они начали совершать вылазки из гетто. Это было запрещено под страхом смерти, но есть хотелось больше, чем жить. Побирались у местного населения, искали на помойках. Добывали гнилые картофелины, вялые капустные листы - кому-то мусор, а кому-то - щи.

«Страшнее всего было, что выдадут. Мы пробирались по разрушенному Минску, за нами бежали белорусские мальчики и кричали „Жидята!“. К нам тут же подходили полицейские и требовали снять штаны. Спасало то, что мы были не обрезанные. Нас отпускали».

Местное население евреев своими союзниками не считали - первый еврейский партизанский отряд появился только в 1942 году. Наоборот, оголодавшие белорусы устраивали набеги на гетто - требовали драгоценности, потому что «у жидов же всегда есть золото». Чтобы защититься, рядом с каждым домом вешали рельс, при появлении мародеров с его помощью били тревогу, вызывали охрану гетто. С мародерами немецкие солдаты расправлялись беспощадно - право на насилие они признавали только за собой. Военная ревность. «А одного мародера, захваченного прямо в нашем доме, было ужасно жалко», - вспоминает Борис.

На его глазах ежедневно кого-нибудь убивали. Он жил рядом с кладбищем. Трупы привозили и сбрасывали в огромные ямы. Иногда среди них были еще живые, но раненые люди. Ямы, чуть присыпанные землей, шевелились. Подойти, найти, помочь - страшно и почти непосильно.

Еврейские партизаны
Люди умирали, гетто сужалось, выживших переселяли в другие дома. Отдельно поселили около 30 тысяч евреев из Германии, местные называли их «гамбургскими»: говорили, им пообещали, что депортируют в Палестину, сказали, взять с собой только ценности. Это гетто не просуществовали и года - всех уничтожили за короткий срок.

В белорусском гетто погромы устраивали все чаще. Борис никогда не ходил за территорию гетто один, только с другом Маиком, но однажды утром Маик идти отказался: у него была порвана обувь. «Мне ужасно не хотелось уходить просит милостыню, я чувствовал, что иду, как на Голгофу, - вспоминает Борис Владимирович. - Но еда была нужна, не мог отказаться. Вернулся вечером на пустое место - гетто уничтожили окончательно, всех, кто там был, убили».


Восьмилетний Борис был в отчаянии, шел по городу с твердым намерением сдаться: не представлял, как и где жить одному. Внезапно встретил знакомых, Иосифа Левина и его младшую сестру Майю, переживших погром гетто. Иосиф знал, как пройти к партизанам. Три дня они искали по городу выживших евреев - набралось 10 человек, все - дети и подростки. Направились в лес. Придумали даже стратегию: идти попарно, на отдалении друг от друга, оккупантам говорить, что направляются в деревню к родным. Шли босые, голодные, скоро остались почти без одежды - забирали деревенские мальчики, у них не было и того. Ссорились и между собой. «Мы же были дети», - вспоминает Борис. Однажды после ночевки отряд ушел, оставив его спящим - самого маленького воспринимали как обузу. Борис проснулся, кричал, плакал. Потом побежал. Чудом оказалось, что в верном направлении. Догнал.


«Когда мы через трое суток подошли к партизанской зоне, был конец дня, уже заходило солнце, - вспоминает Борис. - Внезапно из кустов выходят полицейские в форме, молодые ребята, мы начинаем им рассказывать свои басни, они в ответ: знаем, вы жиды, сейчас будем вас расстреливать. И поставили к кустарникам лицом, начали щелкать затворами. Никто не плакал, не просил отпустить. Помню только свою горькую детскую обиду: на кой-черт было столько лет мучиться, чтобы вот так закончить. А потом они сказали: шутка, ребята, мы партизаны. Никто из нас не повернулся. Потом они достали селедку, спросили, есть ли у нас хлеб, и уже тогда мы им поверили».

Воспоминания о еде - самые приятные. Картошка с молоком, которой кормили партизаны в первый вечер в отряде, гороховый суп в доме, куда Бориса как-то пустили на постой. Пора было уходить, но там начали готовить еду. Мальчик прятался на печи, «манкировал», искал способы остаться. Гороховый суп он любит до сих пор, хотя тот - так и не попробовал.

Холокост, которого не было


Уже после победы через село, где размещался патризанский отряд, проходила советская воинская часть. Русский танкист спросил ребенка, откуда он. Узнал, что из Минска и забрал с собой - было по пути их наступления. Вместе с другими детьми Борис добрался до разрушенного города. «Помню, как мы стояли посреди развалин, к нам подошел мужчина, сказал: «Лучше бы на Украину поехали, там хотя бы хлеб есть». Где находилась эта Украина никто из детей, конечно, не знал. Пошли искать советскую власть, набрели на военкомат. Получили направления в детский дом: борьба за выживание продолжилась уже там. Голод, холод: «бывает, спишь под тоненьким одеялом, в помещении без отопления, в одежде. Просыпаешься голым: все сняли товарищи по несчастью».


«Когда я узнал про закон Димы Яковлева, мне захотелось лично встретиться с этими депутатами, рассказать им, что такое детский дом, потому что они, кажется, не в курсе», - рассуждает Борис Владимирович, сейчас - работник Высшей школы Российской Федерации, член Нью-Йоркской академии наук. Тогда - обычный беспризорник. Никакой компенсации и льгот дети из минского гетто не получили - вплоть до перестройки явление Холокоста в СССР не признавали. Да и сознаться, что жил в гетто, было страшно. Узников концлагерей иногда репрессировали уже на Родине.


«В 1990м году я был инициатором создания „Ассоциации несовершеннолетних узников гетто“, - рассказывает Борис Владимирович. - Чтобы хоть как-то сберечь память обо всем, что было. Зачем? Ответ очень банальный. Если мы забудем, все может повториться снова. Я по долгу службы работаю со студентами, и они про войну 1812 года знают больше, чем про Великую Отечественную. После ВОВ мы растеряли много важных воспоминаний: потому что о них запрещалось говорить». Борис Владимирович рос в то поколение, когда фраза "20 лет без войны" казалась мечтой - Русско-Японская, Первая Мировая, Советско-Финская, Халкин-Голл. «Сейчас живут люди, которых ни одна война не коснулась. И мне немного страшно, что они ценят мир гораздо меньше, чем мы».


На столе - написанные им учебники по экономике, и «История города Глупова» любимого писателя Салтыкова-Щедрина. «Читаешь, и понимаешь, в стране столько всего происходит, победы, поражения, но, по сути, в сознании ничего за 200 лет не поменялось. И антисемитизм, кстати, до сих пор живет и здравствует - то, что культивировалось тысячелетиями, не так-то просто изжить».

В огне войны под Польшей
Для профессора, кандидата технических наук, заведующего кафедрой автоматики МГУДТ Анатолия Кочерова война началась в три года. Июнь 1941 года они с матерью Риммой Финкенфельд встретили в огне боевых действий в Польше, под Белостоком. В течение трех лет, пройдя лагеря и тюрьму гестапо, оказывая посильную помощь партизанским отрядам, мать и сын пытались выжить.

В 1936 году еврейка по национальности Римма Финкенфельд вышла замуж за русского военного Василия Кочерова. Через два года родился сын Толя. В 1940 году Василий получил назначение замкомполка по технике и отбыл в восточную часть Польши - местечко Крынки, под Белостоком, занятое русскими войсками. Спустя год его жена с ребенком из Москвы выехали вслед за ним.

«Чем-то встревожен. Не буду спрашивать, - так хоть на время забыть плохое, быть вместе, как я могла так долго быть в разлуке, - пишет в своих дневниках, которые позже будут опубликованы в книге "Каждый день мог стать последним..." Римма Финкенфельд. - Не вытерпела, спросила, что случилось. «На улице с утра были вывешены фашистские флаги. Прости меня», - тихо промолвил он. За что простить? Молчание. Только потом поняла.
Тревожно, кругом незнакомое, чужое. На базаре сегодня крестьянка отказалась продавать масло старой женщине, «прочь, жиды», говорит. Обратилась ко мне: а вот пани продам. Я убежала. Если бы она знала, что я за «пани». Страшно. «В 8 вечера пришел Вася. «Собирай, Римок, вещи – война!» Я в тот момент почему-то ничего не почувствовала, стала молча одеваться. Вася подошел, обнял: прости, я знал, что будет война, но не думал, что так скоро. Пожить хотел с вами хоть лето, а осенью отправил бы вас к отцу. Будут эвакуировать семьи всех офицеров».

Долгая дорога в Крынки
Но пожили Кочеровы совсем немного. «В середине июня уже все знали, что начнется война. Семьям офицеров уезжать было неприлично. Это считалось паникерством, - рассказывает Анатолий. - Мама была убежденной коммунисткой, и попытки эвакуировать ее ни к чему не привели. Последний раз они с отцом виделись в конце июня. А потом все». На газогенераторной машине Финкенфельд с маленьким сыном и еще несколько человек двинулись на восток, в Барановичи. Ехали ночью под непрерывной бомбежкой, периодически оставляя машину и скрываясь в лесу. «Осколок бомбы рикошетом отскочил от дерева и ранил меня в грудь. Мама меня перевязывала. У меня шрам до сих пор остался, - говорит Кочеров.

Я помню, как мы вышли на Волковыскское шоссе - это было самое страшное. По обочине вдоль дороги тянулась вереница раскуроченных машин. Горючее кончилось, и водители просто бросили их здесь. Рядом вповалку лежали раненые с раздробленными конечностями, в грязи и крови, посиневшими губами просившие смерти: пожалей меня, добей, чтоб не мучился. А потом немцы высадили десант. Германские солдаты в нашей военной форме пристреливали русских раненых. Мы ушли с этого шоссе в лес».

Анатолий Кочеров бережно достает из конверта свернутый лист пожелтевшей от времени бумаги. «На станции Барановичи нас задержал немецкий патруль комендатуры. Это мамино временное удостоверение. Датировано 24 июля 1941 года. Оргкомендатура Барановичей.
Здесь написано, что мама должна содержаться в лагере и выполнять все работы. В Барановичах ее гоняли на разбор разрушенных домов. Так было где-то до сентября. А потом посадили в теплушку и под конвоем целый эшелон отправили на Запад, в Польшу, в лагерь. На станции Берестовица нам с мамой удалось уйти. Тогда у немцев еще не было такой охраны. Они были уверены, что все закончится победой. Мама дошла до ближайшей станции и пошла обратно в Крынки. Дорога туда – 26 км пешком».

«Я никогда не забуду этой картины: мы идем вдвоем по лесу – только я и мама. И вдруг прямо на нас - три танка. Мама замерла и прижала меня к себе. Встала перед надвигающимися боевыми машинами, лицо мне закрыла. Вдруг, не дойдя до нас каких-то 30 метров, танки разворачиваются и съезжают на шоссе. Спасло только то, что она не побежала. Иначе нас бы срезали пулеметами».

В пустые карманы кладу патроны
В октябре 1941 года Финкенфельд с сыном добирается до имения Рудава. Хозяева дома – Анна и Ян Гутаковские – оставляют их у себя. Поселили женщину с ребенком во флигельке, рядом с костелом. Через месяц приехали немецкие солдаты - охранять оставленный русскими склад с оружием. Финкенфельт, посоветовавшись с Гутаковскими, идет к ним работать уборщицей и поварихой. Там она знакомится с немцев Матиасом Доренкампом. «Думаю, как попасть на склад, - размышляет в дневнике Римма. - Мне подсказывают: предложи немцам откармливать гусей к рождеству, это делается вручную, две недели такой кормежки и гусь готов. Уговорила. Два раза в день, надев пальтишко с карманами, полными гороха, кормлю гусей: руками раскрываю клюв и вкладываю горох. В пустые карманы кладу патроны». «Матиас ненавидел Гитлера. При первой встрече он сказал моей матери: Москау гут, Гитлер капут! Это был 1941 год. Да, среди немцев были люди, которые понимали, что Гитлер ведет Германию к гибели. С помощью Матиаса мама смогла доехать до Крынок, чтобы взять там теплую одежду».

«Мороз за 30 градусов. Крынки. Перед нами два двухэтажных дома без окон, темно, но слышно какое-то пение, - пишет Финкенфельд в дневнике. - Страшное зрелище: сидят, лежат, стоят люди, но они в большинстве своем уже мертвые, обледенели - это гетто, еврейское гетто Крынок. Ледяной дом, в молитвах немногих живых только одна просьба - послать смерть». В январе 1942 сменился состав немецкой вахты. Римму с сыном на санях повезли сначала в Хомутовцы, а затем в Берестовицу - «на опознание». «Когда я родился, мамин отец сделал мне обрезание, как и положено еврейским детям. Таким образом, я стал для мамы опасным. Меня выследили и донесли, - вспоминает Анатолий. - В Берестовицах нас привели к врачу. Он посмотрел меня, дождался, пока немцы выйдут из кабинета, и сказал моей маме: откажитесь от сына! Он опасен для вас, он вас выдаст! Но мама взяла меня на руки, крепко прижала к себе и заявила, что никогда этого не сделает. Когда немец вернулся, врач сказал ему, что это родовая травма и никакого отношения к евреям мы не имеем. Позже я узнал, что Ян Гутаковски пошел к немцу и дал ему золотую пятерку и кольцо. Он выкупил нас. Маму выпустили. Но нужно было уходить, стало известно, что составлен список подозрительных лиц, и мы в него входим».

Толя капут!
У Гутаковских были родственники в Белоруссии. В марте 1942 Финкенфельт с сыном садится в поезд на Белосток, оттуда пешком до Вильнюса и дальше - до железнодорожной станции Бигосово. Здесь Римма Финкенфельд осталась работать уборщицей.«Однажды я взобрался на крышу вагона и начальник станции Хоппе толкнул его. Я упал, к счастью, не на рельсы, но все же сильно разбил голову, глаза заплыли кровью. А маме Хоппе крикнул: Толя капут»!

«Привезли евреев в Дриссу, заставили вырыть ров, заживо сбросили всех – с детьми, стариков, женщин, - засыпали ров землей, земля двигалась, стонала, тогда пустили грузовики по этой стонущей земле. На эту казнь согнали местных жителей, - пишет в своем дневнике мать Анатолия.

Римма Финкенфельд получала за работу на станции два кг отрубей в неделю. Стирала дополнительно белье немцам - за сахарин, мыло, безделушки. В воскресенье вместе с другими женщинами отправлялась за Двину, в Латвию, и там меняла свои услуги уборщицы на хлеб, картошку, горох. Поскольку она блестяще знала немецкий, ее обязали переводить пленным приказы шефа депо и его охраны, а потом к ней стали обращаться и местные жители, которым нужно было о чем-то поговорить с военными. «Бигосово - это очень важная узловая станция: днем и ночью шли составы на фронт и обратно, - поясняет Анатолий. - Моя мама была большим патриотом. Через несколько недель она установила в Бигосово связь с партизанами. Поезда подрывали, составы шли под откос. Немцы заподозрили ее в связях с партизанским движением. В декабре 1943 года за мамой пришли гестаповцы. Подозревали, что она еврейка, и что помогает партизанам. Нас предал кто-то из своих. Местные, которые служили немцам. Хуже немцев они были. Посадили в грузовую машину и привезли в Дриссенскую тюрьму. Помню большую холодную комнату с решетчатыми окнами без стекол».

Все на мне было мокрым от крови
«Накануне второго вызова приснился сон: ко мне на свидание пришел отец, - пишет Римма в своем дневнике. - В добрых глазах - жалость и грусть, в украинской соломенной корзине - еда, сверху лежал большой пучок зеленого лука. Рассказала женщинам, истолковали однозначно: будут слезы. В полдень вызвали на допрос».
«Мама подверглась страшным пыткам, - нехотя вспоминает Анатолий Кочеров. - Меня подвесили в петле перед ней, чтобы она призналась. У меня после этого было растяжение позвонка, даже след остался. Мне было всего пять лет. Но мама - железный человек». «Увели меня в другую комнату, заставили принять таблетку (я поняла, чтобы не слышать моего крика), - описывает эту сцену в своем дневнике Финкенфельд. - Острая боль, темнота, кровь потекла к ногам. Но самое страшное было впереди. Схватили Толю, накинули петлю на тоненькую шейку… Увидела его глаза, услышала: «Мамочка, не хочу!» Бросилась к нему, сильный удар, снова темнота. Пришла в себя от ударов, - лежала на полу, рядом плакал сын, живой, увидела тоненькую струйку крови, которая текла из носика сына. В камере женщины помогли лечь. Все на мне было мокрое от крови, на шее вздулся рубец, болела поясница и раненая грудь. У Толи была рассечена бровь, разбит нос». Финкенфельд заверила немцев, что она не еврейка, и что у нее есть друзья в Германии - женщина сослалась на адрес и контактные данные Матиаса Доренкампа. Кроме того, директор депо, в котором она работала, написал письмо с просьбой отпустить ее, потому что «без пани Риммы плохо - работа останавливается». Ее отпустили утром 10 февраля 1943 года, выдав временное удостоверение личности. «Мама была невысокого роста, худенькая блондинка с голубыми глазами. Носила такую белокурую корону на голове. С рыжинкой, - улыбаясь, добавляет Кочеров. - И блестяще знала немецкий язык. Никто не принимал ее за еврейку, это нас и спасло».

В феврале 1943 в Бигосово пришел карательный отряд по борьбе с партизанами. Сжигали целые деревни: загоняли в сараи стариков, малышей, больных, женщин, запирали и жгли. Часть населения пригнали на станцию - за колючую проволоку. Близлежащие к Росице, Сарии деревни были полностью сожжены, погибли все. «После ухода карателей наша соседка Стефа Колосовская попросила мою маму проводить ее в Росицу - найти и похоронить останки ее родителей. Глазам предстало страшное зрелище: пепелище, трубы, обгоревшие развалины. Стефа нашла какой-то лоскуток, который приняла за платье матери, собрала горсть земли, вырыла небольшую ямку и закопала. Маме Стефы было всего 54 года. В апреле - мае мама вместе со мной ушла в лес. Несколько месяцев мы жили в шалаше под Бигосово. 18 июня 1944 года в эти места пришли наши войска. Мы вышли. После мамой сильно заинтересовалось КГБ. Единственная еврейка, которая осталась живой в этом районе. Кроме того, она работала у немцев. Маму вызывали на допросы. Но партизаны дали все документы, подтверждающие, что мама была своим разведчиком». Кочеровы-Финкенфельд вернулись в Москву в конце 1944 года. Уже здесь до них дошло письмо от некого Прокопа Войтовича, который утверждал, что в начале ноября 1941 года в его дом в деревне Кончицы, недалеко от Пинска, зашли под вечер трое русских военных, бежавшие из лагеря. «Один из этих военных был мой муж, он оставил в семье адрес своей мамы - в городе Егорьевске. Ушли они на юго-восток, вскоре после ухода в той стороне началась перестрелка. Это все, что я знаю о своем муже», - заканчивает историю своего дневника Финкенфельд.

Шесть лет назад, в сентябре 2006 года Риммы Финкенфельд не стало. Небольшую книгу «Каждый день мог с
тать последним» сын Анатолий подготовил и опубликовал по ее дневнику. В тот же год он подал документы в иерусалимский мемориальный комплекс катастрофы Холокоста - ЯдВа-Шем на признание Анны и Яна Гутаковских «Праведниками мира». В 2007 году он получил письмо, в котором сообщалось, что звание им присвоено «за спасение еврейки Кочеровой Риммы с сыном». «Это история о том, как мы выиграли войну не только силами наших солдат, но и силами женщин, которые боролись с захватчиками и смогли вынести на своих плечах все это, - в заключении говорит Кочеров. - Мы с мамой спаслись за счет того, что люди помогали нам. Говорят, что русские такие, сякие - ничего подобного. В большинстве своем - очень добрые люди.

Я рассказывал о своей истории студентам. Они внимательно выслушали меня, затем повисла тишина и
раздался вопрос: Анатолий Васильевич, а вот сейчас вы себя чувствуете евреем или русским? Я ответил, что если я вижу, что несправедливо обижают еврея - я еврей. Если русского - я русский. Араба - значит, я араб. Нормальный человек будет реагировать только так».

В Еврейском музее и центре толерантности прошла лекция публициста и историка Евгения Берковича «Невоспетые герои», посвященная тем, кто спасал евреев в годы Холокоста. «Лента.ру» записала рассказанные лектором истории таких людей.

Сегодня публичное обсуждение Холокоста в обществе не очень принято. Некоторые объясняют это тем, что это события уже давно минувших лет и сложно сопоставимы с действительностью. Другие считают, что по этой теме уже все сказано и ничего нового не добавить. Аргументы третьих сводятся к тому, что эти события очень трагичны, поэтому о них просто не хочется говорить.

Однако эти объяснения неверны. Во-первых, нельзя говорить, что наше время кардинально отличается от 1930-40-х годов - опасность повторения Холокоста еще существует. Второй аргумент можно оспорить тем, что постоянно появляются новые материалы и воспоминания, связанные с этими событиями. Говорить о том, что все годы Холокоста представлены лишь в черном свете тоже неверно - есть много примеров человеческого героизма и самопожертвования, которые рождают в людях высокие чувства.

В Израиле в 1953 году было введено юридическое понятие «Праведник народов мира». Это звание присваивалось людям, которые, рискуя жизнью, спасали евреев в годы Холокоста. Такое звание, помимо огромного морального значения, дает право на некоторые материальные льготы.

В настоящее время около 25 тысяч человек получили звание «Праведник народов мира», большинство из них, конечно, уже ушли из жизни. По статистике, больше всего «праведников мира» в Польше - около 6,3 тысячи, следом за ней следует Голландия, где насчитывается более 5 тысяч таких людей. На третьем месте стоит Франция с более чем 3,3 тысячи спасавших евреев. Даже в Германии около 500 человек получили звание «Праведник мира».

Звания, аналогичные «Праведнику народов мира», есть не только в Израиле. В Германии во времена, когда страна была еще разделена, правительство Западного Берлина установило титул «Невоспетые герои», который присваивался спасавшим евреев немцам. Как и «праведники», они получали материальную привилегию - дополнительную пенсию.

И в израильском законе о «Праведниках народов мира» и в положении о «Невоспетых героях» оговаривалось немало ограничений того, кого можно было отнести к таким людям. Так, такой человек сам не должен был быть евреем. Он же не мог состоять ни в одной партии или политическом движении, поэтому спасавшие евреев немецкие полицейские, военные или эсэсовцы не могли быть удостоены этого титула.

Кроме того, эти люди должны быть «морально чистыми», поэтому, к примеру, проститутка, укрывавшая у себя еврея, не могла стать «праведником» или «невоспетым героем». Еще одним условием является бескорыстность спасителя - он не должен был получать никакого материального вознаграждения от спасенного еврея. Это условие было прописано как в законе о «праведниках», так и в законе о «невоспетых героях».

Еврей, спасавший евреев

В научном сообществе в свое время возник вопрос, чем отличаются люди, спасавшие евреев, от остальной части населения. Насчет этого даже было высказано предположение о существовании «гена альтруизма». Для обоснования или, наоборот, опровержения этой гипотезы американские ученые провели широкое исследование - собирали людей, переживших Холокост, и предлагали им пройти анкетирование.

Одними из таких опрошенных стали Вильгельм и Цезия Бахнер, жившие тогда в Калифорнии. По итогам опроса оказалось, что они не подходят под категорию спасавшихся во время Холокоста. Наоборот, они сами спасали евреев, находясь на оккупированной немцами территории.

Вильгельм Бахнер, окончивший Немецкий технический институт в чешском городе Брюнне (Брно), приехал в Варшаву, чтобы найти себе работу строителя. После начала войны он проживал вместе с семьей будущей жены Цезии на территории варшавского гетто, куда стали свозить всех евреев.

Выходить из этого гетто можно было только в конвое под контролем польской охраны, а перемещаться - со специальной повязкой на руке. Выход из сложившейся ситуации Бахнер нашел благодаря удачно сложившимся обстоятельствам - на улице он встретил свою родственницу, которая шла по улице свободно без всяких опознавательных знаков. От нее он узнал, что может устроиться к одному немецкому предпринимателю, который начал заниматься проектом по строительству военных объектов и восстановлению разрушенных транспортных систем.

Благодаря этому, скрыв свои еврейские корни и выдав себя за поляка, Бахнер получил трудовую карточку и работу в этой строительной фирме и довольно скоро стал в ней управляющим. Он набрал себе большую команду, в которой около 50 рабочих оказались евреями из гетто.

Вместе со своей фирмой, которая вскоре получила статус военного предприятия, его команда двигалась вслед за немецкой армией на восток до Киева и дальше, восстанавливая железные дороги. Так же Бахнер и его рабочие двигались и обратно на запад, когда Красная армия начала оттеснять немцев.

Эти несколько лет двойной жизни были очень напряженными для Бахнера. В гетто он был евреем с повязкой, а за его пределами - сотрудником немецкой фирмы, выполняющей военные заказы. Однажды ему даже пришлось вызволять из гестапо одного из сотрудников фирмы, которого заподозрили в том, что он еврей, хотя на самом деле он был украинцем.

После войны Бахнер не смог долго прожить в Польше из-за сильных антисемитских настроений местного населения и переехал с семьей в США. Но на его с женой золотую свадьбу в 1989 году с разных концов Земли съехались все 50 семей спасенных евреев. Однако звание «Праведник мира» он не получил, поскольку не подходил под критерии отбора, будучи сам евреем.

Брат за брата не отвечает

Еще одним человеком, чью кандидатуру также не выдвигали на звание «праведника», был брат рейхсмаршала Германа Геринга Альберт, с историей которого связано появление такого термина как «список Геринга» (по аналогии со «списком Шиндлера»).

Братья были разные не только внешне, но и по характеру. Младший брат Альберт был безразличен к политике и больше интересовался богемной жизнью, и долгое время работал на венской киностудии «Тобис-Саша-фильм», владельцем которой был еврей Оскар Пильцер.

Когда произошел аншлюс и Австрию присоединили к Германии в 1938 году, австрийских евреев постигла та же судьба, что и немецких, и Пильцер был арестован. После этого Альберт Геринг лично просил своего брата отпустить хозяина киностудии, он был освобожден и с семьей уехал из Германии.

После этого младший из братьев Герингов переехал в Чехию, где стал работать торгово-военным представителем на заводе «Шкода». Здесь он женился на чешке Миланде Клазаровой, что по меркам нацистов было преступлением против чистоты арийской расы, а также помогал руководству завода, оповещая его о готовящихся облавах. Это помогало размещавшимся на предприятии подпольщикам, устраивавшим акции саботажа против нацистов, избежать встречи с эсэсовцами.

Альберта арестовали примерно в то же время, что и Германа Геринга. Ни у кого не было сомнения, что и Альберт был нацистским преступником. Кем он еще мог быть - брат второго человека в Третьем рейхе? Пока шло следствие, братья Геринги находились в одной тюрьме, а их камеры были расположены недалеко друг от друга.

В качестве доказательства своей антифашистской деятельности Альберт Геринг для суда даже составил список евреев, которым он помог, - их оказалось более 30 человек. Среди этих людей было и имя композитора Франца Легара, у которого жена была еврейкой.

Будучи любимцем Гитлера, Легар надеялся, что это поможет его семье избежать преследования. Однако его жену все равно арестовали, и Альберту Герингу пришлось вновь применять свои связи для того, чтобы ее отпустили.

Следователи в истории спасения евреев не верили, подобными легендами пытались спасти свою жизнь многие арестованные нацисты. Но Альберту повезло - новым следователем по его делу оказался Виктор Паркер, племянник Франца Легара, который лично знал историю спасения своей тети. В итоге все эпизоды из «списка Геринга» были подтверждены и невиновность младшего брата Геринга доказана.

Осужденный как военный преступник

История капитана резерва Вильма Хозенфельда сейчас довольно широко известна благодаря фильму Романа Полански «Пианист», сюжет которого повествует о том, как польский еврей, музыкант Владислав Шпильман пережил Холокост в Варшаве.

Владислав долгое время скрывался по подвалам и чердакам, но однажды его обнаружил немецкий офицер - капитан резерва Хозенфельд. Узнав, что пойманный бродяга - пианист и еврей, Вильм помог ему получше спрятаться под крышей немецкого штаба, носил ему еду в укрытие, отдал свою офицерскую шинель. Из своего укрытия Шпильман мог наблюдать за жизнью немецкого штаба вплоть до прихода Красной армии в Варшаву. Из-за офицерской шинели, которую Владислав на радостях забыл снять, его чуть не расстреляли советские солдаты, но обошлось.

Фото: Wojtek Laski / Newsmakers / Getty Images / Fotobank

Почти сразу после окончания войны в 1946 году музыкант рассказал свою историю в книге «Мертвый город», позднее переименованной в «Чудесное спасение». Однако в книге он не смог назвать своего спасителя, его имя он тогда еще не знал - оно станет известным только в 1950 году от другого спасенного Хозенфельдом еврея. Оказалось, что его спаситель находился в советском лагере для военнопленных под Волгоградом. Шпильман обращался к самым высоким чинам польской госбезопасности, чтобы вызволить его оттуда. Однако даже министр общественной безопасности Польши Якуб Берман, обратившись к советским властям и к своим коллегам в КГБ, не смог ничего сделать.

Хозенфельд был осужден как военный преступник, несмотря на то что был он в резерве и умер в лагере от побоев в 1950-х годах. Все попытки Шпильмана убедить комиссию Яд Вашема присвоить Хозенфельду звание «праведника мира» не увенчались успехом, поскольку осужденный как военный преступник не мог получить это звание. Только после смерти Шпильмана в 2010-х годах его сыну и сыну Хозенфельда удалось добиться посмертного признания капитана резерва Вильма Хозенфельда.

Женский бунт на улице Роз

Несмотря на все гонения на евреев, до 1943 года в Берлине их проживало еще несколько тысяч, причем легально - это были евреи, как правило, женатые на немках, а также дети от таких смешанных браков.

Опасаясь общественного недовольства, нацистское правительство долго не могло найти этой проблеме решения. Однако в феврале 1943 года по приказу Геббельса было все же решено полностью очистить город от евреев, была проведена тотальная облава под названием «операция фабрики». С рабочих мест на оборонных предприятиях, из квартир, с берлинских улиц забирали всех встретившихся евреев и доставляли в специальные сборные пункты для последующей отправки в лагеря уничтожения. Один из таких сборных пунктов располагался на улице Розенштрассе в Берлине. Здесь оказались в заключении несколько тысяч еврейских мужчин и детей. В тот же день на Розенштрассе вышли несколько сотен немецких женщин, которые протестовали против ареста их еврейских мужей. Женщины сутками стояли напротив здания синагоги с требованием вернуть их родственников.

Первоначально против демонстранток выставили кордон автоматчиков, готовых в любой момент применить оружие. Однако женщинами удалось добиться своего, и их мужей и детей отпустили, выдав специальные справки, позволившие им всем пережить войну, официально оставаясь в Берлине. Произошло вообще немыслимое: 25 евреев, которых немцы успели отправить в Освенцим, вернули назад. Обычно из этого лагеря смерти пути назад не было.

Первое письменное сообщение о событиях на Розенштрассе появилось в берлинской женской газете сразу после окончания войны. А затем целых пятьдесят лет ни историки, ни журналисты не вспоминали о том, что происходило на улице Роз. Только в девяностые годы появились первые монографии, статьи, документальные фильмы об этих событиях.

Что могло означать столь долгое молчание о таком, казалось бы, необыкновенно привлекательном для историков и писателей событии, как спасение человеческих жизней в условиях безжалостной тирании?

Успех демонстраций на Розенштрассе позволяет несколько по-иному посмотреть на события прошлого и, в частности, на ответственность немецкого народа за преступления нацистов. Выступления на Розенштрассе показывают, что если бы евреи не были изолированы от немецкого общества, их уничтожение оказалось бы сложной проблемой для властей. А подавляющее большинство немцев не возражало против выделения и изоляции евреев. С 1933 года практически не было протестов немцев против расистских законов и распоряжений нацистов. И это развязало руки преступникам. Тотального геноцида евреев можно было бы избежать, если бы не пассивность и молчаливое одобрение немцами действий своего правительства.

Графиня-бунтарь

История присвоения и не присвоения звания «Праведник народов мира» знает множество парадоксов, это в полном смысле «клубок моральных проблем». Например, были люди, которые получили звание «праведника», но добровольно отказались от него. Такова была прусская графиня Мария фон Мальцан. Вся ее семья, как и положено прусским аристократам, поддерживала нацистов, и только она одна не принимала этой идеологии и боролась за демократические свободы.

Когда начались гонения на евреев, она из принципа начала помогать преследуемым. Мария фон Мальцан активно сотрудничала с представителями шведской церкви и группами антифашистского Сопротивления. Фон Мальцан участвовала в отправке евреев в Швецию вместе с мебелью из шведского посольства, с беженцами переплывала по ночам Боденское озеро на границе со Швейцарией. После одной из таких отправок за ней погнался патруль, от которого ей пришлось всю ночь прятаться на дереве. На рассвете началась бомбежка, и она присоединилась к группе тушивших в деревне пожар, за что получила оправдывающую ее отсутствие в городе справку. Однажды во время одной из операций по спасению евреев ее даже ранили эсэсовские патрульные.

За время войны через ее квартиру прошло около 60 евреев. Так, до самого окончания войны в ее квартире жили две оказавшиеся в берлинском трудовом лагере девочки.

Также она укрывала у себя в квартире издателя авангардного литературного альманаха Ганса Гиршеля, который впоследствии стал ее вторым мужем. Его она прятала в просторном диване, в дне которого были просверлены отверстия для воздуха, а сама софа изнутри запиралась на крючок. Также внутри дивана стоял стакан с водой и кодеин от кашля на случай облав, поскольку в Берлине они проводились во всех домах, и социальное положение человека для эсэсовцев не имело значения.

Несколько раз обыски проходили и в квартире фон Мальцан, во время одного из них гестаповец потребовал от графини открыть диван. Она ответила, что это невозможно, на что офицер заявил, что тогда он прострелит диван, чтобы убедиться, что там никого нет. Но, поскольку другой стороной жизни графини были правительственные приемы, где присутствовали порой самые высшие чины нацистского правительства, она смогла запугать своими связями офицера, и тот не стал рисковать.

В апреле 1940 года немецкие войска напали на Данию. Страна практически сразу прекратила сопротивление. По мнению нацистов, скандинавские народы близки к нордическим арийцам, поэтому они должны быть союзниками немцев. В связи с этим из Дании было решено сделать образцовый протекторат. Было сохранено датское правительство, армия и полиция. И хотя во главе был поставлен немецкий наместник Вернер Бест, автономия страны практически была сохранена.

В 1943 году немецкий морской атташе Георг Фердинанд Дуквиц узнал о готовящейся депортации всех датских евреев и предупредил об этом местного раввина Маркуса Мельхиора. В результате за несколько дней датчане организовали переправу датских евреев в соседнюю Швецию.

Нильс Бор, который незадолго до этого оказался в Швеции, смог добиться от шведского правительства согласия принять датских беженцев. Таким образом, из 7,7 тысячи датских евреев удалось спасти 7,2 тысячи человек. Те же 500 евреев, которых не смогли переправить, отправили не в Освенцим, а в Терезин, который считался образцовым концлагерем с допуском туда Красного Креста. В результате почти все датские евреи пережили Холокост.

Праведники мира - это в полном смысле слова «солнечное сплетение» проблем Холокоста. И необходимо разобраться во всем их комплексе, чтобы понять, что означала «моральная ответственность» человека тогда и как ее следует оценивать сегодня.